Вывеска, произведение искусства, сгорела начисто, осталась
лишь железная рама. Выгорела и каменная конюшня, где стояли лошади Сварога. На
мокрой брусчатке, дымя и шипя, испускали последние искры разномастные головешки
– в точности Свароговы педантично расписанные планы, если мыслить образно.
Некуда податься. К Маргилене возвращаться никак нельзя, проще сразу повеситься
на ближайшем фонаре, благо есть перекладины…
Покосившись влево, Сварог отшатнулся и хотел было замешаться
в толпу, но вспомнил, что сейчас он неузнаваем. Шагах в десяти от него понуро
стоял начальник снольдерской разведки. Судя по его костюму, неполному и
пребывавшему в жалком виде, граф спасался из горевшего дома через окно, изрядно
перемазавшись при этом в известке и кирпичной пыли. Тут же торчали два его
молодчика, грязные и хмурые, бдительно зыркая по сторонам. Значит, снольдерцы
тут ни при чем…
С превеликой радостью Сварог углядел тетку Чари,
перепачканную в грязи и копоти, но невредимую. Она что-то объясняла бравому
усатому квартальному – точнее, энергично и обстоятельно, с привлечением всех
красот и перлов морского лексикона высказывала свое мнение о поджигателях и
объясняла, что с ними сделает, если они ей ненароком попадутся. Квартальный
почтительно слушал, явно стараясь запомнить как можно больше шедевров изящной
словесности, рожденной вдали от твердой суши.
Его позвал пожарный, и он отошел. Воспользовавшись удобным
моментом, Сварог протиснулся поближе, дернул тетку Чари за прожженный рукав:
– Пора сматываться, госпожа гильдейская трактирщица…
Она недоуменно уставилась на незнакомца. Должно быть, узнала
голос:
– Граф?!
– Я самый. Пошевеливайтесь. За мной.
И вновь ввинтился в толпу, как бурав в мягкую сосновую
доску. Тетка без расспросов и охов-вздохов поспешила следом. Открыла дверцу
кареты, миг ошарашенно взирала на сидевших там, потом решительно полезла
внутрь. Сварог задержался возле козел.
– Куда же теперь? – тихо спросил отец Калеб. –
Быть может, в один из наших храмов? Братья вас охотно спрячут…
– Опасно, опасно… – сказал Сварог. – И для нас, и для
братьев. Кто-нибудь умный быстро выстроит логическую цепочку, если не выстроил
уже. Мы пока что отвечаем на их ходы, а нам пора делать свои, неожиданные и
непредусмотренные…
От лошадей, притомившихся за день, остро шибало потом. От
колеса кареты, приходившегося Сварогу по грудь, несло дегтем. Толпа, где все
стояли к нему спинами, напоминала прессованную ветчину. На душе было смутно и
паскудно, но безнадежности Сварог не чувствовал, он еще долго готов был
барахтаться в этом чертовом горшке со сметаной, пока не получится масло…
А высоко в небе равнодушно и неспешно проплывал чей-то замок
– возможно, его собственный. И никто из стоящих на улице не обращал внимания на
скользившую по земле округлую черную тень – самое обычное зрелище, – никто
не задирал голову, чтобы полюбоваться на столь обыденную деталь небосклона.
Пожар, даже погашенный, был гораздо интереснее – старое развлечение, никогда не
приедавшееся.
– Итак? – тихо спросил отец Калеб.
– Итак, я делаю ход, – сказал Сварог.
Он сказал, куда следует ехать, забрался в карету. Сел прямо
на пол, потому что больше некуда было, но и на полу оказалось не уютнее, со
всех сторон стискивали сапоги и ножны мечей. Пахло гарью, пылью и сапогами –
но, увы, такие картины и запахи, каким бы эпохальным событиям они ни
сопутствовали, никогда не войдут ни в школьные учебники, ни в романы.
Мушкетерские лошади никогда не воняли потом, мушкетерские слуги не воняли
чесноком, а мушкетерские дамы никогда не ловили на себе блох…
– Перек сгорел, – печально сказала тетка Чари. –
На море из жутких передряг выкарабкивался, а тут вот сгорел. Из подвала не
успел выскочить, когда эта стерва…
– Кто? – насторожился Сварог.
Подробности заключались в следующем: тетка Чари, проходя по
коридору первого этажа, вдруг нос к носу столкнулась с совершенно незнакомой
женщиной, видом и одеждой напоминавшей гильдейскую шлюху среднего пошиба – как
раз такую, что могла бы невозбранно разгуливать по Адмиральской. Незнакомка,
как крыса, прошмыгнула мимо хозяйки в первую попавшуюся дверь, и не успела
тетка Чари изумиться такой наглости, как за этой дверью словно бы произошел
беззвучный взрыв, хлынуло пламя…
– В конюшне кто-то успел распахнуть ворота, кони и
разбежались, – сказала тетка Чари. – А вот Перек сгорел. Да и я чудом
выбралась. На кораблях пару раз приходилось гореть, привыкла сразу улепетывать
подальше, хоть на палубе и не разбежишься особенно. Сиганула в окно…
– А эта женщина так и не появилась потом?
– Да не могла она выбраться, – сказала тетка
Чари. – Никак не могла. Едва она дверь за собой захлопнула, внутри
полыхнуло, да так, что ослепнуть можно…
– Слышал кто-нибудь о чем-то подобном раньше? – спросил
Сварог.
Никто не отозвался.
– Ну ладно, – сказал он. – Павшие духом есть?
Даже если таковые и были, никто не признался вслух в своей к
ним принадлежности.
Глава 14
Виват, богема!
Где краса былых прелестниц,
их прически и наряды,
их духи?
Воздыхатели у лестниц,
и пылавшие взгляды,
и стихи?
Где старинные напевы,
где забытые актеры
и таланты?
Где былая слава, где вы,
разодетые танцоры,
музыканты?
Сварог мимолетно оглянулся через плечо, посмотрел в комнату.
Там царила подлинно творческая атмосфера: Гай Скалигер, автор вывески «Жены
боцмана» и статуи Маргилены, стоял у мольберта, Леверлин, чтобы Делии не скучно
было позировать, услаждал ее слух балладами собственного сочинения под
собственную же игру на виолоне, а Делия сидела в ветхом кресле с облупившейся
позолотой, и на лице у нее была даже не печаль – тягостное ожидание, жажда каких
угодно перемен. Увидев ее лицо, Сварог почувствовал что-то вроде бессильного
стыда и отвернулся, оперся на щербатые перила дряхлой, зато каменной галереи.
Из-за этой галереи и из-за того, что дом был целиком каменным, прежний хозяин
драл с постояльцев нещадно, но Гай, приняв от Маргилены деньги за статую, купил
весь дом и занял один этаж, оставив в двух других прежних постояльцев,
собратьев по ремеслу, – совершенно бесплатно.
Сюда, на Бараглайский Холм, Странная Компания внедрилась
моментально и непринужденно, не вызвав ни у кого подозрений. Здесь и своих
таких имелось превеликое множество – приходивших неизвестно откуда и уходивших
неизвестно когда бродячих актеров, алхимиков, искавших эликсир бессмертия и
любовный напиток, странствующих музыкантов, непризнанных ученых, циркачей,
акробатов, изобретателей жутких на вид агрегатов непонятного даже самим
создателям назначения, художников и поэтов. А также тех, кто считал себя
художником, поэтом или скульптором – но без всяких к тому оснований. Народец
был пестрый – от бывшего дирижера Королевской оперы, обнищавшего к старости, до
торговца «напитком удачи» – шумный, много и изобретательно пьющий, беспокойный,
но неопасный. Шпиков на душу населения здесь насчитывалось гораздо меньше, чем
в других районах города, – во-первых, не настали еще времена, когда
полицейские власти начнут тотально шпионить за творческими людьми и богемой, а
во-вторых, любой «тихарь», работавший со здешним людом, подвергался нешуточной
опасности рехнуться окончательно. Богема крепко пила, а подвыпив, каждый давал
волю самой необузданной фантазии, меняя по три раза на дню свою собственную
биографию и мнение о соседях. В сторону приукрашивания и запутанности, понятно.
Чтобы отделить правду от пьяных побасенок, требовались титанические усилия. И
давно известно было, что шпиков переводят сюда в наказание. Одним словом, на
Тель-Бараглае жилось не в пример спокойнее – если не особенно распускать язык
самому.
