В Соноре я снова угостился бесплатным сыром и хлебом, пока владелец болтал с толстым ранчером на другом конце лавки. Дин заорал ура, когда узнал об этом: он проголодался. На еду мы не могли истратить ни цента.
– Да-а, да-а, – говорил он, наблюдая, как ранчеры слоняются взад-вперед по главной улице Соноры, – каждый из них – гадский миллионер, тысяча голов скота, работники, постройки, деньги в банке. Если б я здесь жил, я б лучше был идиотом в чистом поле, я б лучше был зайцем, ветки бы глодал, охотился бы на хорошеньких пастушек – хии-хии-хии-хии! Черт! Бам! – Он стукнул себя кулаком. – Да! Правильно! Ох-ох! – Мы уже не понимали, что он несет. Он сел за руль и пролетел остаток штата Техас, около пятисот миль до самого Эль-Пасо, приехав туда в сумерках и не останавливаясь, если не считать одного раза, когда он снял с себя всю одежду, где – то под Озоной, и голым бегал, прыгая и вопя, по полыни. Машины проносились мимо и не видели его. Потом он юркнул в кабину и поехал дальше.
– Ну, Сал, ну, Мэрилу, я хочу, чтобы вы оба сейчас сделали то, что делаю я, скиньте с себя бремя всей вашей одежды – к чему нам одежда? Слушайте, что я вам говорю, – и поджарьте на солнышке ваши хорошенькие животики со мною вместе. Давайте! – Мы ехали на запад, к солнцу; оно светило сквозь лобовое стекло. – Раскройте свои животы, пока мы в него едем. – Мэрилу подчинилась, рассусонилась; я тоже. Мы сидели на переднем сиденье, все втроем. Мэрилу достала кольдкрем и намазала им нас, смеху ради. Время от времени мимо проносились большие грузовики; водители в высоких кабинах краем глаза замечали обнаженную золотоволосую красавицу, сидящую с двумя голыми мужиками; можно было видеть, как их слегка кидало в сторону, когда они исчезали в нашем зеркальце заднего вида. Мимо катили широкие полынные степи, уже без снега. Скоро мы оказались в окрестностях каньона Пеконс с оранжевыми скалами. Голубые просторы раскрывались в небесах. Мы вылезли из машины обследовать древние индейские развалины. Дин вышел совершенно голым. Мы с Мэрилу набросили куртки. Мы бродили среди старых камней, ухая и завывая. Некие туристы заметили на равнине голого Дина, но не поверили своим глазам и поковыляли себе дальше.
Дин и Мэрилу остановили машину у Ван-Хорна и занимались любовью, пока я спал. Я проснулся как раз, когда мы начали скатываться вниз по громаднейшей долине Рио-Гранде, через Клинт и Ислету к Эль-Пасо. Мэрилу прыгнула на заднее сиденье, я перепрыгнул вперед, и мы покатились. Слева от нас, на той стороне неохватных пространств Рио-Гранде были мавританско-красные вершины мексиканской границы, земли Тарахумаре; мягкие сумерки играли тенями на пиках. Прямо впереди лежали дальние огоньки Эль-Пасо и Хуареса, высеянные в огромнейшую долину – настолько гигантскую, что можно было видеть, как в разные стороны одновременно пыхтят несколько железных дорог, будто именно здесь – Долина Мира. Мы спускались в нее.
– Клинт, Техас! – сказал Дин. Он настроил радио на станцию Клинта. Каждые пятнадцать минут там запускали пластинку; остальное время передавали лишь рекламу заочного курса старших классов. – Эта программа идет по всему Западу, – взволнованно сказал Дин. – Чувак, я, бывало, слушал ее каждый день и каждую ночь в колонии и в тюрьме. Мы все раньше туда писали. Получаешь аттестат по почте, с факсимильной подписью, если пишешь им контрольную. Все молодые пастухи на Западе – плевать, кто – рано или поздно пишут туда: они, кроме этого, больше ничего не слушают; настраиваешь радио в Стерлинге, Колорадо, в Ласке, Вайоминг, плевать, где – и все равно получаешь один Клинт, Техас, Клинт, Техас. А музыка – одни ковбойские хиллбилли и мексиканские песни, абсолютно паршивейшая программа во всей истории страны, и никто не может ничего с этим поделать. У них потрясный передатчик: всю землю повязал. – Мы увидели высокую антенну над хибарами Клинта. – Ох, чувак, что бы я мог тебе порассказать! – вскричал Дин, чуть не плача. Совсем уже нацелившись на Фриско и на Побережье, мы без шиша в кармане приехали в Эль-Пасо, когда стемнело. Нам совершенно необходимо было раздобыть денег на бензин, а то мы никогда не доедем.
Мы пробовали всё. Мы звонили в бюро путешествий, но в тот вечер на запад никто не ехал. Бюро путешествий – это такое место, куда идешь, чтобы проехать куда-то с оплатой за бензин, это на Западе легально. Там ошиваются всякие ловкачи с обшарпанными чемоданами. Мы съездили на междугородную автостанцию «грейхаундов» попытаться убедить кого-нибудь отдать деньги нам вместо того, чтобы ехать на Побережье автобусом. Но мы слишком робели, чтобы к кому-нибудь подойти. Мы печально слонялись вокруг. Снаружи было холодно. Какой-то мальчик из колледжа весь аж вспотел при виде Мэрилу, но старался выглядеть незаинтересованно. Мы с Дином посовещались, но решили, что сутенерство – не для нас. Вдруг какой-то молодой придурок, видать, только что из исправительной колонии, прицепился к нам, и они с Дином сразу же куда-то намылились:
– Давай, чувак, пошли, треснем кого-нибудь по башке, а деньги заберем.
– Я врубаюсь, чувак! – завопил Дин. Они рванули прочь. На какой-то момент я забеспокоился, но Дину просто захотелось оттянуться по улицам Эль-Пасо вместе с этим пацаном. Мы с Мэрилу остались ждать в машине. Она обвила меня руками.
Я сказал:
– Черт возьми, Лу, подожди, пока мы до Фриско доедем.
– Мне плевать. Дин все равно меня бросит.
– Когда ты возвращаешься в Денвер?
– Не знаю. Мне плевать, что делать. Можно мне с тобой, на Восток?
– Надо будет во Фриско раздобыть денег.
– Я знаю, где там можно устроиться в павильон торговать, а я буду официанткой. Я знаю гостиницу, где можно пожить в кредит. Будем держаться вместе. Ох, как же грустно.
– Почему тебе грустно, маленькая?
– Мне грустно по всему. Ах, черт, вот бы Дин еще не был таким чокнутым. – Дин, подмигивая и хихикая, вернулся и прыгнул в машину.
– Что за безумный кошак этот пацан, ф-фу! Как я в него врубился! Я раньше знал таких парней тыщами, они все одинаковые, мозги у всех работают как часы в униформе, о! бесконечные ответвления, нет времени, нет времени… – И он разогнал машину, сгорбившись над баранкой, и с ревом вылетел из Эль-Пасо. – Придется подбирать стопщиков. Я положительно уверен, что мы их найдем. Оп! оп! это мы. Берегись! – завопил он мотоциклисту, обогнул его, увернулся от грузовика и выпрыгнул за пределы города. За рекой сияли драгоценные огоньки Хуареса, и печальная сухая земля, и драгоценные звезды Чиуауа. Мэрилу наблюдала за Дином, как наблюдала за ним всю дорогу по стране и обратно, краем глаза – с хмурым, понурым видом, так, словно хотела отрезать ему голову и спрятать ее к себе в шкаф, с завистливой и горестной любовью к нему, настолько изумительно верному себе, к такому неистовому, колючему, с безумными повадками, наблюдала с улыбкой нежного помешательства, но вместе с тем и зловещей зависти, страшившей меня в ней, с любовью, которая никогда не принесет плода, и Мэрилу это знала, ибо когда глядела на его сухощавое лицо с полуоткрытым ртом, с его мужской замкнутостью и рассеянностью, она знала, что он слишком безумен. Дин же был убежден, что Мэрилу – шлюха; он по секрету сказал мне, что она патологическая лгунья. Но когда она за ним вот так наблюдала, во взгляде ее была еще и любовь; а когда Дин это замечал, то всегда обращал на нее свою широкую фальшивую кокетливую улыбку, трепетал ресницами, обнажал жемчужно-белые зубы, хотя всего миг назад лишь грезил в своей собственной вечности. Тогда и Мэрилу, и я оба смеялись – а Дин нимало не смущался, лишь радостно и дурацки ухмылялся, как бы говоря нам: ну разве мы не оттягиваемся все равно? Вот и все.
