Сквозь эту боль прозвучал голос.
- Я заставлю боль прекратиться. Подчинись, и боль уйдет.
Этому голосу я ответила несогласным воплем, но такой тип
боли рано или поздно способен сломать. Рано или поздно, ты просто скажешь «да»,
«да что угодно», только бы она прекратилась.
Я смутно чувствовала шершавость ковра на полу подо мной. Я
знала, что корчусь на нем от боли, но все остальные ощущения съедала боль.
Зрение затуманилось, показывая мне лишь смазанные, отрывочные образы, словно
боль застилала глаза. Чьи-то руки пытались удержать мое тело на месте, но оно
не могло лежать смирно. Для этого ему было слишком больно.
Голос в моем сознании произнес:
- Отпусти, и тебе станет хорошо. Просто отпусти. Смирись…
Они тебе никто; отдай их мне, Анита. Отпусти их.
Я уже даже не понимала, о ком она говорит. Не осталось
ничего, кроме боли, но какая-то часть меня не поддавалась. Ощущение было такое,
словно под моей кожей все превратилось в огонь и теперь пыталось прожечь путь
наружу.
Чьи-то руки удерживали меня, и их было достаточно много,
чтобы почувствовать. Руки были крепкими и реальными, и казались лучиком маяка в
море боли. Я чувствовала эти руки, чувствовала их реальность. А значит… Свет,
обжигающий свет, солнечные лучи слепили мне глаза, и я горела.
Я закричала, но тут что-то накрыло мои губы. Поцелуй… и в
этом поцелуе чувствовался сладкий, мускусный привкус леопарда. Мой собственный
леопард встрепенулся, почуяв этот запах. Солнце теплое и хорошее, оно вовсе не
обжигает. Я воспряла вместе со зверем Мики, и два черных, покрытых шерстью
создания закружились в танце, поднимаясь наверх, к свету. Боль ушла, едва я
вспомнила о мехе и когтях, зубах и мясе. Я вовсе не была вампиром. Меня она не
могла сжечь. Ее сила действовала только на мертвых. Мне напомнили, что я, в
отличие от них, очень даже жива.
Я заморгала в лицо Мики, нависавшее в нескольких сантиметрах
от моего. Он лежал на мне, обхватив мое лицо руками. Я не могла повернуть
головы, чтобы увидеть, кто прижимал мои руки и ноги к полу, но рук было очень
много. Я чувствовала волка, гиену и человека. Прежде, чем посмотреть на тех,
кто меня держал, я принюхалась. Мика пристально изучал мое лицо своими
леопардовыми глазами.
- Анита? - позвал он, и в интонации его был вопрос.
- Я здесь, - прошептала я.
Тогда Мика сполз с меня, и я увидела Эдуарда, сидевшего на
моей правой руки. Олаф держал правую ногу, Ремус - левую. Левую руку держал
Грэхем. Я повернулась к ним и сказала:
- Можете уже отпустить меня.
- Пока нет, - произнес Эдуард. Тут я увидела, что он
удерживал одну мою руку весом всего своего тела. Интересно, сколько ему
потребовалось усилий, чтобы держать меня?
- Казалось, что ты вот-вот перекинешься, - сообщил Ремус
слева.
- Если на очереди еще какой-то зверь, то нам не стоит тебя
отпускать, - сказал Олаф. Здоровый мужик, размером с Грэхема в звериной форме,
был настроен весьма серьезно. Наверное, даже Олафа впечатлила моя физическая
сила. Что же я тут натворила?
Мне хотелось поспорить, но выражения окружавших меня лиц казались
напуганными, или, по крайней мере, впечатленными. Причем в отрицательном
смысле. Что бы я ни сказала, положения дел это не исправит, но мне все равно не
нравилось лежать на полу в орлиной позе, когда меня держат беспомощной прямо в
середине сражения.
- Наши слуги сразились, Жан-Клод, и мой все еще стоит на
ногах.
- Но выиграла ma petite, Коломбина. Она сумела противостоять
силе Джованни. Несмотря на всю причиненную ей боль, она не позволила тебе
отнять у нее вампиров. Они все еще мои. Ты не можешь кормиться от них, как
планировала.
Я смогла повернуть голову так, чтобы увидеть Жан-Клода на
сцене, но Колумбина была вне поля зрения, я слышала только ее голос. Мне
необходимо стоять рядом с ним. У меня возникло нехорошее предчувствие. Оно
словно повисло в воздухе.
- Кое-кто выступил вне очереди, - произнесла Коломбина.
- Я почувствовал твою силу, Коломбина, почувствовал, как она
связывает их в огромное пламя, призванное накормить твою силу. Мне не нужны
намеки, чтобы понять, что ты собиралась сделать. Ты можешь захватить остальных
вампиров и создать из их сил одно огромное оружие.
- Да, - просто ответила она.
- Но ma petite не позволила тебе создать из этих маленьких
вампиров армию, источник твоей силы. Что ты теперь будешь делать, раз не можешь
победить этим способом? - В то же время его голос прошептал в моем сознании:
«Хотелось бы, чтобы ты была рядом, ma petite».
- Стараюсь, - прошептала я. - Пустите меня, ребята.
Сила волной прокатилась по церкви. Ее целью было разжечь
сомнения… нет, кормиться от них. Я встречала вампиров, которые могли питаться
похотью или страхом, но не сомнением. Господи боже мой, а она кормилась. Более
того, она была способна его вызывать, как и те вампы, что кормились похотью и
страхом. Я внезапно преисполнилась уверенностью в том, что мы проиграем. Все
умрут, а я ничего не могу с этим поделать.
- Господи, - почти что простонал Ремус. Он обхватил голову
руками. Эдуард с Олафом казались меньше всего подверженными действию этой силы.
Мика потянулся ко мне. Я позволила ему заключить меня в объятья, и утонула в
силе его тела, но сомнение все равно никуда не исчезло. Оно душило меня. Люди
кричали, многие умоляли прекратить это. Я слышала, как кто-то закричал:
- Что-угодно, только остановите это, остановите!
Существовало больше одного способа выиграть эту схватку.
К нам подполз Натаниэль. Он потянулся ко мне, не поднимая
головы. Я прикоснулась к его руке, и всплеск силы отбросил в сторону сомнения.
Он поднял лицо и посмотрел на меня своими прекрасными глазами. Его лицо
осветилось, словно солнце выглянуло из-за тучки.
- Я верю в тебя, - сказал он.
Я притянула его к нам с Микой.
- Ты заставляешь меня верить в себя.
Как и раньше, прикосновение Натаниэля избавило меня от
сомнений. Его непоколебимая уверенность держала нас в безопасности от Коломбины.
Даже находясь с ней в одном помещении, я была избавлена от нагоняемых ею
сомнений уверенностью Натаниэля, которую тот передавал мне.
К нам подполз Дамиан. Очевидно, сомнения частично охватили
его, но ведь он вампир. Пламенная иллюзия сгорания в лучах солнца коснулась и
его. Я чувствовала его боль, и боль эту удваивало воспоминание о том, как его
лучший друг сгорел на солнце. Его связь со мной позволяла Дамиану не сгорать на
солнечном свете, но он испытывал такой ужас к этому свету, что не мог насладиться
этой возможностью. Солнечный свет означал смерть, остановку, конец истории. Он
помнил, как кожа его друга черными лохмотьями слезала с него на жарком летнем
солнышке. Натаниэль ухватил Дамиана за запястье, а я за руку, и мы подтащили
его к себе. Как только мы до него дотронулись, он вздрогнул, но поднял
перечеркнутое дорожками слез лицо.
