- Я найду тебе ее сердце, - произнес Олаф, и я порадовалась
тому, что плохо слышу. Так его голос звучал ровно, скрадывалась большая часть
интонации. Если бы я услышала то предвкушение в его голосе, что отчетливо
читалось на лице, то, наверное, пристрелила бы, не задумываясь. Могу поспорить
- особые пули в его пистолете способны проделать в человеческом теле весьма
изрядную дырку. Я действительно на какое-то время задумывалась об этом, но в
конце концов, просто отдала Олафу пистолет. Он погасил свой факел. Кто-то
принес нам топор и свеженаточенный нож. Мне очень не хватало моего охотничьего
набора против вампиров, но он был дома… или нет, в «Цирке».
После огня ее позвоночник стал хрупким, так что это
оказалось одним из самых легких обезглавливаний в моей карьере. Олафу же
предстояло порыться у нее в груди, чтобы найти в ней сгоревшее окровавленное
сердце. Неплохо мы ее уделали. Я пинком откатила голову подальше от тела. Да, я
собиралась сжечь голову и сердце и развеять пепел над текущей водой, но она уже
была мертва. Я снова пнула голову, и она покатилась по полу, подпаленная
настолько, что даже не кровоточила.
Колени меня больше не держали. Я рухнула там же, где стояла,
со все еще зажатым в руках топором.
Рядом со мной присел на колени Эдуард. Он прикоснулся к моей
блузке, и его рука окрасилась алым, словно он окунул ее в банку с красной
краской. Тогда он разорвал блузку, открывая грудь. Следы когтей выглядели
злыми, раззявленными ртами. Что-то розовое, кровавое и блестящее торчало из
одного пореза, похожее на вздутый язык.
- Вот дерьмо, - пробормотала я.
- Уже болит? - спросил Эдуард.
- Нет, - ответила я на удивление спокойным голосом. Какая же
чудесная вещь - шок.
- Тебя нужно показать доктору до того, как станет больно, -
сказал он, и его голос был также спокоен. Обняв обеими руками, он поднял меня и
быстрым шагом направился обратно по коридору.
- Больно?
- Нет, - снова ответила я далеким и безразличным голосом.
Даже сознавая, что мое спокойствие неестественно, я чувствовала себя отрешенно
и нереально. Спишем это на шок.
Тогда Эдуард припустил по коридору бегом.
- А теперь не больно?
- Нет.
Он побежал еще быстрее.
Глава 33
Эдуард распахнул дверь в травматологию плечом. Мы так
спешили, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Белая стена халатов
- доктора и медсестры, а некоторые и в гражданском - столпились вокруг одной
каталки. В их голосах звучало то неестественное спокойствие, которое меньше
всего хочешь услышать, лежа на спине и глядя вверх, в их лица.
Сквозь шок пробился укол страха - Питер. Это наверняка
Питер. Волна адреналина ударила в живот. Эдуард повернулся, и я смогла получше
разглядеть помещение. То был не Питер. Питер лежал на другой каталке, недалеко
от той, вокруг которой сконцентрировалось внимание присутствовавших. Кто же
это, черт возьми? Людей с нами, вроде бы, больше не было…
С Питером был только Натаниэль. Он держал парня за свободную
руку. Вторая была подсоединена к капельнице. Натаниэль заметил меня, и на его
лице отразился страх. Этого оказалось достаточно, чтобы Питер извернулся, чтобы
увидеть, кто там вошел в дверь.
Натаниэль прикоснулся к его груди, заставляя улечься назад.
- Это Анита и твой… Эдуард. - Кажется, он едва не сказал
«отец».
Подойдя ближе, я смогла расслышать голос Питера.
- Выражение у тебя… Что с ними?
- Вот уж не думал, что у меня какое-то странное выражение, -
сказал Натаниэль. Он пытался обратить все в шутку, но из-за доносившихся с
другой стороны палаты звуков шутить было нелегко.
Я не могла ничего разглядеть из-за спин в белых халатах, и
спросила:
- Кто там?
- Циско, - ответил Натаниэль.
Циско. Он не мог быть так серьезно ранен. Я видела, как
оборотни заживляют и худшие повреждения. Может, здесь побывали еще плохие
парни?
- Как его ранили? - спросила я.
Питер попытался было сесть, но Натаниэль продолжал прижимать
его к каталке рукой, и создавалось такое впечатление, что занимается он этим
уже давно.
- Анита, - позвал Питер.
Эдуард положил меня на ближайшую свободную каталку, и я не
то, чтобы почувствовала боль, скорее поняла, что болеть будет. Такое
впечатление, будто мир вокруг исказился так, как в реальности не бывает. На
мгновение накатила тошнота, и я решила, что чересчур интенсивно об этом думаю,
накручиваю себя. Эдуард подкатил меня к Питеру так, чтобы он мог меня видеть,
не поворачиваясь. Это означало, что и я его могла видеть. Футболку и куртку с
него сняли, живот был перевязан огромным количеством бинтов, еще больше их было
на левом плече и предплечье. Оружие, куртка и остатки окровавленной футболки
валялись на полу под каталкой. Н-да, я следующая.
- Так что произошло с Циско? - повторила вопрос я.
- Вы оба ранены, - произнес Питер.
- Я в порядке, - возразил Эдуард. - Это не моя кровь.
Питер перевел взгляд широко раскрытых глаз на меня,
болезненно побледнев.
- У него вырвано горло.
- Помню, - сказала я. - Но он должен бы исцелиться.
- Далеко не все из нас на это способны, Анита, - печально
произнес Натаниэль.
Я только теперь внимательно на него посмотрела. Тот факт,
что я не сделала этого сразу, ясно говорил о том, насколько серьезно я ранена.
На нем были беговые шорты, оставлявшие очень мало простора воображению. Волос
собраны в тугую косу. Я встретилась с ним взглядом. Да, я любила его все так
же, но на сей раз тело никак не отреагировало на его присутствие.
Эдуард подошел ближе к Питеру, а Натаниэль перешел к моей
каталке - обмен жертвами эмоций. Натаниэль взял меня за руку и поцеловал самым
целомудренным поцелуем, каким мы только обменивались. Его лавандовые глаза
отражали тревогу, которую он скрывал от Питера - или только пытался скрыть. Он
наклонился надо мной, и я услышала, как он глубоко втянул ноздрями воздух.
- Ничего не разорвано, - прошептал он.
Я и не думала об этом, пока он не сказал. Кишки вполне могли
быть продырявлены, или, черт бы его подрал, желудок. Если уж выбирать, куда
принять удар, то живот - не худший вариант. Удары сюда не смертельны, или, во
всяком случае, от ран живота не умираешь сразу, особенно, если изнутри ничего
не вываливается. Да, высовывается, но это еще не «вываливается». Есть разница.
- А Питер…
- Разрывов нет, вам обоим повезло.
Я знала, что он прав, но все же… В том конце комнаты
нарастал шум голосов. Когда в голосах врачей слышно столько паники, становится
ясно, что дела плохи. Циско, боже мой…
