Лицо его стало серьезным, и он подошел так близко, что мог
коснуться моего лица. Когда он это сделал, наша энергия прыгнула к нему, и
давая силу, и прося ее. Мы с Ричардом отдернулись одновременно, потому что это
было почти больно – как электрический удар.
– Ну и ну, Анита!
Ричард потер руку. Я свободной рукой тронула свое лицо. Кожу
покалывало там, где он дотронулся.
– Я полностью открыла щиты между нами тремя.
– Ты можешь совместить энергию двух триумвиратов
Аниты? – спросил Мика.
– Совместить? – переспросил Жан-Клод.
– Удвоить энергию, – пояснила я.
– Поскольку до сих пор никто не создавал двух
триумвиратов одновременно, ответа у меня нет. Эта энергия ответила на
прикосновение Ричарда.
Я потерла щеку:
– И еще как.
– Тебе больно? – спросил Ричард.
Я покачала головой:
– Только покалывает.
Он кивнул и потер руку о джинсы, будто пытался стереть это
ощущение.
Открылась дверь ванной, и вышел Лондон, уже полностью
одетый, поправляя галстук, черный на черном. Если не считать глаз, до сих пор
черных от силы, вид у него был как обычно. Он остановился, оглядел нас всех,
потому что мы все на него смотрели. Лицо у него было надменное – его вариант
непроницаемой маски. Я глядела на него и не могла поверить, что у нас был секс.
Он никогда не светился на моем радаре мужиков, а теперь стал пищей. Чертовски
забавный мир.
– Где все? – спросил он с той же холодной
надменностью, не соответствовавшей вопросу.
– Охранники просили разрешения уйти, – сказала
я, – а когда ушли все остальные, честно, не помню.
Лондон, не глядя на меня, пошел вдоль кровати. Он снова был
тем же холодным и замкнутым, будто секса и не было. Уже он почти обошел
кровать, как нога его запуталась в сброшенных на пол покрывалах, и он
хлопнулся. Рукой он зацепился за кровать, встал на колени и уставился на нас
как кошка, которая только что нечаянно что-то сбросила и пытается сделать вид,
что это было намеренно.
Опираясь на кровать, он встал, дернул упавшее покрывало,
несколько раз пихнул его ногой, держась за стойку. Пихнул ногой, будто
какого-то врага, которого надо уничтожить. Когда пол достаточно очистился, он
снова огладил на себе одежду и стал аккуратно обходить кровать. Зацепился
плечом за стойку и снова на кровать свалился. На этот раз он сумел на нее
сесть, не оказаться на полу, но и подняться тоже не пытался. Так и сидел, очень
прямо, в черном костюме. И глядел в стену перед собой.
– Ты пьян, – сказала я.
Он кивнул, не оборачиваясь:
– Не совсем точно, но как описание сойдет.
Жан-Клод обошел кровать, встал перед ним, вгляделся, и я не
видела, встретил Лондон его взгляд или нет.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Жан-Клод.
Кто-то захихикал – высоким, почти истерическим смехом. Я не
сразу поняла, что это Лондон. Он свалился на кровать, широко раскинув руки,
свесив ноги за край, и так и лежал, черный на светлом, хихикая, потом хихиканье
перешло в хохот, и Лондон отдался весь этому хохоту, как раньше ardeur'у. Это
был хороший, ясный смех, приятный звук, но никто из нас не присоединился,
потому что Лондон не смеется. Это не Темный Рыцарь с его любовью к темноте и
нелюбовью ко всему остальному. Этот смеющийся, приятный джентльмен на кровати –
это кто-то другой, кого мы никогда раньше не видели.
У него из глаз катились слезы, чуть розоватые, как всегда у
вампиров. Он закинул голову назад, чтобы посмотреть на меня.
– Я хотел от тебя скрыть, но все равно не получилось
бы.
– Что скрыть? – спросила я почти испуганным
голосом.
– Каким наслаждением ощущается ardeur. Белль когда-то
сказала, что не знает никого другого, кто так хорошо питал бы ardeur или так
быстро к нему пристрастился бы, как я.
Смех исчез из его глаз, оставив опустошенность. От такой
радости – к такой заброшенности, и в одно мгновение.
– И сейчас ты опять пристрастился, mon ami? –
спросил Жан-Клод.
Он повернулся к Жан-Клоду:
– Точно не знаю, но вероятнее всего – oui, пристрастился.
Сказано было без радости и без горечи. Просто констатация
факта.
– Боже мой, Лондон, прости меня, – сказала я.
Дамиан попытался сесть, но нам с Натэниелом пришлось ему
помочь, посадив между собой.
– И я тоже сожалею.
Лондон свернулся в клубок, лежа на боку, глядя на нас.
– Нечего жалеть и извиняться, мне так хорошо уже сотни
лет не было. – Он закрыл глаза, прерывисто выдохнул. – Я такой
теплый, такой… живой.
Я вспомнила: ardeur искал пищу, а Лондон так и засветился на
радаре. Силен, очень силен, но не только это.
– Ardeur признал тебя как самую вкусную силу в этой
комнате. Это потому, что ты когда-то пристрастился к нему?
– Реквием тоже когда-то к нему пристрастился, –
ответил Лондон. – И он тоже казался вкусным?
– Нет, не таким заманчивым, как ты.
– Белль говорила, что моя сила – это питать ardeur.
Употребляя современное выражение, быть для него батареей.
– Если ты так хорошо его питаешь, почему Дамиану не
лучше? – спросил Натэниел.
– Я не хотел, но, наверное, сам выпил львиную долю
энергии. Как если бы годами блуждать в пустыне – и вдруг найти реку, прохладную
и глубокую. Я его кожей впитывал, ничего не мог сделать. Оставил большую часть
энергии при себе, о чем и сожалею.
– Не сожалеешь, – сказал Натэниел тихо, но уверенно.
Лондон засмеялся, резко, коротко.
– Ты прав, не сожалею. Я знал, что энергии хватит
поддержать в Дамиане жизнь, а на остальное мне было плевать. – Он
свернулся в клубок, высокий, сильный, и посмотрел на меня так неуверенно, как я
у него еще не видела. – Я теперь в твоей власти. Я пытался скрыть, как это
много для меня значит, но не могу. И от Белль тоже никогда скрыть не мог. Она
меня этим пытала. – Он поднял на меня потерянные глаза: – И ты тоже будешь
меня пытать, Анита? Заставишь вымаливать следующую дозу?
Вдруг у меня пульс забился в горле – не от страсти, а от
страха. Гордый, пугающий Лондон свернулся на кровати, глядя на меня такими
глазами, которые я видала только у Натэниела. Я знала этот взгляд. «Делай со
мной что хочешь, только оставь при себе. Я сделаю все, что ты хочешь, только
оставь меня при себе».
Вот Ронни всегда умела находить мужчин, чтобы без осложнений
потрахаться. А я, получается, просто прибежище для жуть до чего осложненных
мужчин. А насчет варианта потрахаться без осложнений – я его не узнаю, даже
если мордой в него ткнусь.
