– Что зачем, миз Блейк?
– Зачем было пытаться подчинить всех? Зачем было идти
на риск всех оскорбить? Вот так вот бросать такую здоровенную перчатку? Ты –
мастер вампиров. Ты так стар, что у меня прямо кости ноют в твоем присутствии.
Подобные тебе вампиры ошибок не делают, Мерлин. У них для всего есть причина.
– Быть может, я не думаю, что человек, едва видевший
три десятка лет смертной жизни, сможет понять мои мотивы.
– Испытай меня. А еще лучше – испытай Жан-Клода. Ты это
сам сказал: говоря со мной, ты говоришь с ним.
Он застыл неподвижно, и смысл этой неподвижности был ясен. Я
сделала что-то такое, чего он от меня не ожидал. У вампиров неподвижность
служит аналогом жеста у людей.
– Туше, миз Блейк. – Он опять шевельнул
руками. – Вы не поверите, что я всего лишь хотел улучшить качество нашего
представления для всех?
– Нет, не поверю.
Он снова едва заметно развел руками. Интересно, может, это
он вместо пожатия плеч?
– Вероятно, имея успех в одном городе за другим, я
просто стал самоуверен. Может быть, я действительно верил, что смогу победить
всех.
– В твою самоуверенность я верю. Могу даже поверить,
что по отдельности ты подчинял себе всех мастеров. Хотя в этом я не уверена –
пока что. Я ощутила твой разум и не скажу, что ты не мог бы этого сделать, но
ты мог и не пробовать.
– Зачем бы я тогда пытался сделать это сегодня?
Я улыбнулась. Сама ощутила эту улыбку не как веселую, а
просто губы скривила, как когда злюсь.
– Именно это я и пытаюсь выяснить, а ты уходишь от
ответа.
– Я действительно ухожу от ответа? – спросил он.
Я кивнула, улыбаясь уже почти весело:
– Именно это и делаешь.
– Быть может, я уже ответил на вопрос, но ответ вам не
понравился.
– Быть может, ты пытаешься не лгать открыто, чтобы
Дамиан, или Ашер, или кто-нибудь не учуял или не унюхал ложь. Но ты определенно
не дал полного ответа.
– Вы действительно думаете, что если бы я хотел солгать
при всех, в этой комнате присутствующих, то не смог бы этого сделать?
Я на секунду задумалась, подавляя желание оглянуться на
Ашера. Дамиан поиграл пальцами у меня на плече.
– Я думаю, что мог бы, но используя больше ментальной
силы, чем тебе хотелось бы в моем присутствии.
– И почему бы я не хотел использовать ментальную силу в
вашем присутствии, миз Блейк?
Голос его звучал пренебрежительно, почти с веселым
презрением. Я не оскорбилась: эта интонация, как все, что он делал, была
намеренной, просчитанной.
– Потому что ты боишься, как бы Дорогая Мамочка не
услышала и не посетила нас второй раз.
Он попытался изобразить высокомерное презрение, и изобразил,
но я чуяла в нем перемену. Тончайший, едва заметный оттенок страха.
– А кто это – Дорогая Мамочка?
Я тщательно рассматривала точеную линию челюсти. Ох,
хотелось бы посмотреть в глаза, но не стоило рисковать.
– Ты действительно хочешь, чтобы я произнесла ее имя?
– Вы можете произносить все, что хотите, миз Блейк.
Я кивнула, ощутила, что у меня сердце забилось сильнее, рука
с новыми шрамами сжалась в кулак.
– Хорошо. – Сама услышала, что голос у меня с
придыханием. – Ты боишься, что снова появится Мать Всей Тьмы.
То ли свет чуть потускнел, то ли это мое воображение?
– Она для нас утрачена, миз Блейк. Вы ничего о ней не
знаете.
– Она лежит в комнате глубоко под землей, но
высоко-высоко. По всей передней стене – окна, выходящие на пещеру или подземное
здание. Внизу всегда горит огонь, будто тот, кто смотрит, боится темноты.
– Мне известно, что Валентина была в той комнате, что
вы описываете, и осталась жива, чтобы об этом рассказать. Не стоит пытаться
произвести на меня впечатление историями из вторых рук.
Кажется, Мерлин не знал, что я вместе с ней была у него в
голове. Он не знает, что я видела его воспоминание о том, как она выходит из
тьмы?
– Тогда вот еще одна история из вторых рук. Я видела ее
в образе огромной кошки, может быть, что-то вроде вымершего льва, больше любого
современного. Я видела, как она охотилась за тобой в ночи, когда мир пахнул
дождем и жасмином – или чем-то вроде жасмина. Я просто не знаю, давно ли
существует на земле жасмин как вид; может быть, мое сознание называет это
«жасмином», потому что у этого растения тот же запах.
Я-то думала, что он был неподвижен, но ошиблась. Потому что
сейчас он стал неподвижен настолько, что мне пришлось сосредоточенно смотреть
ему в грудь – проверять, что он не исчез. Такая неподвижность, что недоступна
ни одной змее, ни одному живому существу. Неподвижен так, будто хотел не быть
здесь больше ни секунды.
И его голос был так же мертв, как тело, когда он сказал:
– Вы видели сегодня ее воспоминание.
– Да.
– Тогда вы знаете ее тайну.
– У нее их много, но ты говоришь о том, что она и
оборотень и вампир одновременно? Тогда да, эту тайну я знаю.
Он сделал вдох, как многие из них, когда выходят из этой
неподвижности. Так они себе сами напоминают, что еще не мертвы.
– Но миз Блейк, всем известно, что быть и тем, и другим
невозможно.
– Тот штамм вампиризма, что существует сегодня, уничтожается
вирусом ликантропии, но, быть может, когда-то он был устойчив, или это был
другой вид вампиризма. Как бы там ни было, что я видела, то видела.
– Мюзет привозила сюда к нам нескольких котов Темной
Госпожи, – сказал Ашер. – Они были и тем, и другим – и ни тем, ни
другим не были.
– Да, Белль Морт говорит, что спящие коты нашей матери
просыпаются на ее зов, – сказал Мерлин. – Что вы об этом думаете, миз
Блейк? Думаете вы, что Белль Морт стала так сильна, что слуги матери проснулись
на ее зов?
– Нет, – сказала я.
– Почему нет? – спросил он тем же пустым голосом,
и тело его почти не двигалось. Он перестал изображать человека.
– Потому что силы такого рода у Белль Морт нет.
– Ты никогда ее во плоти не видела, – сказал
Адонис, – иначе не судила бы так поспешно.
И сказано было не слишком радостным голосом, что само по
себе интересно. В первый раз он не до конца своим голосом владел.
Я глянула на него:
– Она сильна, но не тем видом силы, что Дорогая
Мамочка. Просто не тем.
– Если Белль Морт не пробудила слуг нашей доброй
матери, то кто это сделал? – спросил Мерлин.
