– Что ты хочешь от меня, Анита? Я уже отказался от
всего, чего хотел когда-то. Что еще хочешь ты от меня?
– Господи, какой же ты мрачный тип.
Тут он слегка выпрямился, вернулась его надменность.
– Прошу прощения, что мои манеры тебя столь сильно
огорчают.
Он говорил слегка рассерженно – отлично. Это куда лучше
отчаяния.
– Ты прав, я сейчас должна была бы быть вне себя от
гнева. И ты прав, что я выбрасывала мужчин из своей постели за куда меньшее.
Гнев его вытек, и снова охватила его гнетущая депрессия. Как
будто свет в нем медленно гас.
– Ты меня попросила здесь посидеть, чтобы как следует
повернуть нож в ране?
– Если я захочу повернуть нож, ты об этом узнаешь. Я
просто пытаюсь говорить. – Мне пришлось прокашляться, прочищая
горло. – Вода здесь есть?
Ашер огляделся. Кувшин и чашку заметил Римус, налил в чашку
воды, подумал секунду и протянул ее Ашеру. Это был момент, когда почти
ощущалась битва воль, потом Ашер взял чашку и подошел к кровати. И ни разу на
меня не посмотрел, протягивая мне чашку с изогнутой соломинкой.
Вода на вкус была застоявшаяся, но прохладная, и ощущение во
рту и в глотке было чудесное. Я подняла неперевязанную руку, взяла чашку.
Пальцы зацепили руку Ашера, он вздрогнул, как от боли, но я знала, что больно
не было.
– Я на тебя пролил воду?
– Нет, только на простыни немного.
– Ты единственная женщина, кроме Белль, при которой я
чувствую себя неуклюжим.
Иксион уже подошел с платком, Ашер взял платок у него из рук
и промокнул несколько пятен на простынях.
– Это комплимент или оскорбление? – спросила я, и
мой голос уже звучал получше, не так хрипло. Интересно, сколько я провалялась
без сознания? Спрашивать я не стала, потому что тогда Ашеру стало бы еще хуже,
а я бы напугалась сильнее.
Он оставил попытки собрать воду, отдал платок, будто ожидал,
что Иксион будет готов его принять. Так и оказалось, но небрежная
отработанность жеста заставила меня снова задуматься, сколько же я была в
отключке.
– Ни то, ни другое, просто чистая правда. С самого
нашего знакомства я чувствую себя с тобой неуклюже.
– Обычное мое действие на дамских угодников.
Он на меня посмотрел, и я не поняла выражения его лица.
– А я – дамский угодник?
– Белль Морт очень постаралась, чтобы все вы как
следует умели обращаться с женщинами.
– И с мужчинами. Не забывай, Анита, она обучила нас и
мужчинам доставлять удовольствие.
Я кивнула, но остановилась – повязка кололась.
– Спасибо, я в курсе этих сведений.
– Но тебе они не слишком нравятся.
– Озадачивают, скорее.
Он разгладил простыню там, где промокал. Кажется, он искал,
что бы такое сделать. Никогда не видела, чтобы ему было так неуютно.
Я сделала то, что хотела сделать, как только его увидела –
накрыла его руку своей. Он тут же стал совершенно неподвижен, той страшной,
неестественной неподвижностью, создающей впечатление, что касаешься чего-то
неживого. Он попытался отклониться от моего прикосновения, но я не убирала
руку. Если он думал, что вампирской жутью меня можно отпугнуть, то ошибся.
– Анита, – попытался он сказать голосом столь же
мертвым, как тело, но не получилось.
– Я боюсь не потому, что ты меня чуть не убил. А
потому, что при этом мне все равно хочется тебя трогать.
Он убрал руку из-под моей, сел, но теперь хотя бы уже глядел
на меня.
– Я подчинил твой разум, полностью, окончательно.
Сделал то, чего ты боялась.
– И разве тебе не хочется меня трогать?
– Хочется, – шепнул он.
– Тебе первому пришлось понять, что просто от укуса я
могу получить контроль над вампиром. И не думаю, что это просто ты меня
подчинил.
– Ты хочешь сказать, что получила контроль надо мной?
– Сама не очень понимаю, что хочу сказать. Я только
знаю, что не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу, чтобы никогда больше меня не
трогал. Хочу, чтобы мы были вместе. А больше ничего не знаю.
– Вместе – каким образом, Анита?
– Нам только нужна страховка.
– Страховка? Что ты хочешь сказать?
– Ну, как в гимнастическом зале. Секс с тобой так
хорош, что нужно, чтобы кто-нибудь подстраховывал.
– Так опасен, хочешь ты сказать, – ответил он,
глядя на собственные руки, бессильно лежащие на коленях.
– Я бы хотела еще раз это проделать, Ашер.
Тут он поднял взгляд – не слишком счастливый.
– Ты всерьез?
– Да.
– Это же должно пугать тебя – и меня тоже.
– А меня это пугает. Но тебя ведь нет, на самом-то
деле?
– Мне страшно за тебя, но…
– Ты всегда был хорошим мальчиком, правда? –
спросила я.
– О чем ты?
У меня вдруг случился момент, когда так глубоко можно
заглянуть в душу собеседника, что весь остальной мир будто плывет. Это не
вампирская сила была, не некромантия, это был просто момент прозрения такого
яркого и резкого, что я не могла отвернуться.
– Смотри мне в глаза, Ашер, и скажи: ты делал раньше
такое, как со мной? Эта женщина не выжила?
Он отвернулся, пряча светлые глаза.
– Ашер! – позвала я.
Он посмотрел мне в глаза своим непроницаемым взглядом из-под
путаницы волос.
– Я делал то, в чем ты меня обвиняешь.
– Это не обвинение, скорее констатация факта.
– И ты за это не считаешь меня монстром?
Я задумалась. Считаю ли я его монстром?
– Ты это сделал намеренно?
– Стал ли бы я заниматься любовью, планируя смерть
партнера? – спросил он.
– Ага, так это то, что я думаю?
– Нет, кроме одного раза.
– Одного?
– Был один дворянин, от которого Белль хотела получить
землю и деньги. У него определили рак. Он был сильным и гордым, и не хотел
умирать в страданиях и немощи. Он попросил, чтобы я убил его, хотел умереть не
от боли, а от наслаждения. И еще он чувствовал, что если его жизнь возьму я,
это не будет самоубийство, и душа его спасется.
Он рассказывал безжизненным голосом, будто все это ничего
для него не значило. Таким образом рассказывают люди о душевной травме или
трагедии, с которой еще не свыклись.
