Очень тщательно он выговаривал слова, будто боялся, что я не
услышу.
Он был прав. Ardeur имел привычку затоплять весь мир, и мою
логику вместе с ним. Но во мне жил не только ardeur – был во мне и другой
голод, и не один. Чтобы вызвать их, я когда-то должна была открыть метки к
Ричарду, Мике или Натэниелу, но сейчас я знала, что этого не нужно. Зверя я
получила не от них, он жил где-то во мне. И оттого, что у него не было выхода
наружу, не было способа приспособить под свой голод мое тело, он не становился
менее реальным.
Я закрыла глаза и погрузилась в себя, будто метафизическую
руку сунула в мешок, ища там, что мне нужно. Огги непреднамеренно мне помог –
он рывком поднял меня с колен, стиснув мне руки выше локтей. Это было больно,
но сосредоточения боль не нарушила – зверь любил гнев. Гнев и боль значили, что
надо драться, а драться мы с ним умели.
До сих пор пробуждение зверя бывало постепенным процессом, а
сейчас – будто выключатель в голове щелкнул. Секунду назад это была я, в
следующую секунду – нечто, не думающее о сексе и даже о пище. Бегство, только
бегство!
Я завопила ему в лицо – бессловесным воплем ярости. Он
дернул меня ближе к себе, схватил за волосы и попытался поцеловать, но поздно
было для поцелуев, для многого, очень многого было поздно.
Я его укусила. Всадила зубы в пухлую нижнюю губу. Хватка на
волосах причиняла боль – он пытался держать мне голову, лицо, рот; не мог
оторвать меня от себя, пока я не прокусила ему губу, и он это знал, потому что
вторая рука схватила меня за челюсть, как хватают животное, возле суставов, и
нажала внутрь. Если хватит силы, можно не дать животному сомкнуть челюсти, если
хватит силы, можно его оторвать от себя.
У него хватило силы, чтобы я не откусила ему губу, но и все
– если только он не хотел ломать мне челюсть. А я все пыталась его укусить, и
он не давал мне. Если бы во мне осталось достаточно от человека, я бы
попыталась достать пистолет или нож, но мысли об оружии я оставила, когда выпустила
зверя. Ногтями я вцепилась ему в руки, располосовала в кровь, пытаясь
освободиться.
Ему оставалось меня изувечить – или отпустить. Но была у
него еще одна возможность, и он ею воспользовался: ударил меня еще одним
взрывом силы. Он снова пробудил ardeur, утопил моего зверя в желании и в
каких-то еще эмоциях, связанных со спариванием лишь частично. Если бы он, как
любой другой вампир линии Белль, влиял на меня только физически, зверь бы не
ушел, но у него сила Белль была какой-то более… человеческой, не просто
вожделение, но любовь. У него была сила заставить меня его любить. Зло – это
еще слабое слово для того, что он со мной сделал. Потому что в этот момент я
любила его, любила целиком и полностью. И только остаток трезвого рассудка
молил: Пусть это не будет навсегда.
Я опустилась на колени, вытягиваясь навстречу этим губам,
которые пыталась откусить лишь секунду назад. Я дала ему поцелуй, которого он
хотел. От свежей крови поцелуй не стал ужасен, он ведь был вампир, и… розы,
розы в воздухе, будто удушающий одеколон. Я тонула в этом запахе, и когда я
целовала его, кровь имела вкус роз.
Огги отдернулся прочь:
– Розы! Боже мой, у тебя вкус роз… – он
отодвинулся взглянуть мне в глаза, и лицо его исказилось страхом: – Глаза,
Анита! Что у тебя с глазами…
Я уже видела у себя на лице глаза Белль Морт. Светло-карие
глаза, как темный мед, наполненный огнем. И я смотрела ее глазами на Огги, и
она его тоже видела. Когда ее темный свет наполнял мои глаза, она видела все,
что вижу я.
И в голове у меня раздался ее шепот:
– Неужто ты думала, что раз Жан-Клод стал sourdre de
sang, ты окажешься вне моей власти, Анита?
Вообще-то я так и думала, и она это знала. И еще ей это было
смешно до чертиков.
– Чего ты хочешь? – спросила я.
Страх шампанским играл у меня в теле, и ardeur, зверь и все
вообще было смыто его приливом.
Она смотрела на Огги, стоящего перед нами на коленях, и я
знала, чего она хочет. Я ощущала ее сожаление, сожаление, что Огги ушел с ее
ложа, от ее тела.
– Но ведь ты его изгнала, – сказала я.
– Не входи в мои мысли, Анита.
Она сидела на краю огромной своей кровати с четырьмя
столбиками. Я когда-то видела эту кровать в воспоминаниях Жан-Клода. Она
свернулась на ней; белая рубашка, сотни лет назад вышедшая из моды, скрывала
роскошь ее тела, и она казалась крошечной, как дитя, прильнувшее к резному
дереву. Богатая волна темных волос струилась с ее головы, длиннее моих – и я
впервые поняла, что мы хотя бы поверхностно похожи. Миниатюрные брюнетки с
бледной кожей и карими глазами.
– Я была первой красавицей всей Европы; как смеешь ты
себя со мной сравнивать?
Сила ее хлестнула меня резким ударом кнута.
– Прости меня, – сказала я, поскольку не имела в
виду неуважения. Я же не хотела сказать, что у нас с ней одинаковая красота –
только черты общие.
Эта мысль ее смягчила, но заодно напомнила ей о том, зачем
она вообще вошла в меня. Плохо.
– Огюстин, – сказала она, и голос ее лился
мурлыканьем куда ниже, чем мой обычный голос.
Это не был в точности ее голос, потому что пользовалась она
моим горлом, но моим голосом он тоже не был. Хотя этот голос был достаточно
близок к ее, чтобы у Огги глаза полезли из орбит и он стал бледнее смерти. Не
помню, чтобы мне приходилось видеть, как бледнеют вампиры.
– Как это может быть? – прошептал он.
– Ты меня позвал, – ответила она моими
губами. – Твоя сила и твоя кровь воззвали ко мне.
Он проглотил слюну, шевельнув при этом губами, и кровь у
него потекла быстрее. Укус заживал на глазах, но все еще кровоточил.
– Я не хотел…
– Ты принудил ее любить себя, Огюстин, как пытался
заставить меня. Но никто, никто не может заставить Белль Морт.
– Прости меня. Я не знал, что может сделать моя сила.
Он прошептал это, все еще держа меня за руки, но куда как
нежнее. Настолько слабо, что могла бы легко освободиться, но слишком поздно, чтобы
это могло что-то значить. У нас тут были проблемы побольше ardeur'а.
– Но я могу насладиться этим здесь и сейчас, и это не я
влюблюсь в тебя, а она. Это причинит страдание ей, и Жан-Клоду. И даже
тебе. – Она засмеялась на своей кровати за сотни и сотни миль
отсюда. – Реквием, когда вызывает телесное вожделение в своей жертве,
вызывает его и в себе. Точно так же, когда ты заставляешь женщину полюбить
себя, ты влюбляешься в нее в ответ. Такова природа нашей линии, что силы наши
обоюдоостры.
И снова я ощутила в ней сожаление. И поняла в этот момент,
что когда Огги использует свою силу полностью, эффект получается не временный.
– Да, Анита, – сказала она у меня в голове, сидя
на своей кровати при свете факелов. – Эффект полностью постоянный, могу
тебя заверить.
