Но я слишком была еще тесно связана с ее разумом и знала:
выбора у нее не было. Она делала вид, что уходит по собственной воле, но это
Жан-Клод ее прогнал. И последнее, что ощутила я от нее – сожаление. Она оставляла
мне всех этих мужчин, а ей они были недоступны.
Я будто всплыла из-под воды, ловя ртом воздух. На мне
остались только трусики и лифчик, костюм с меня сорвали. И вместе с юбкой исчез
пистолет с кобурой. На Жан-Клоде из одежды тоже мало что осталось.
– В действиях вашей линии вампиров бывает что-нибудь,
не связанное с раздеванием?
Он засмеялся, тем своим прекрасным, ощутимым смехом. И не
только я на него среагировала – Огги вздрогнул; я почувствовала это по его
рукам, держащим мои. Вот он остался в своем дорогом костюме, даже галстук не
сбился. Изумительно он себя вел.
Я оглядела комнату – она была пуста, только Ашер стоял рядом
с наружной дверью, а Реквием – возле той двери, что вела дальше в подземелье.
Ашер с золотыми волосами, скрывавшими те шрамы, что оставила ему Церковь, когда
из него пытались святой водой выжечь дьявола. И Реквием – высокий и бледный, а
волосы почти такие же темные, как у меня или Жан-Клода. Лицо его украшали усы и
аккуратная бородка. Только сегодня у него был такой вид, будто его по скуле
кирпичом двинули. Оба они держали руки вверх и в стороны. Я чувствовала
исходящую от них силу. Как я поняла, это был вампирский эквивалент круга силы,
чтобы не выпустить ardeur и воспоминания. Не дать им разойтись.
Обмякнув в руках Жан-Клода, я сжала руки Огюстина. А в мозгу
у меня что-то прошептало: «Так это был не единственный раз?» Чья это была
мысль, моя – или ее? Я не знала, да и без разницы это было, потому что вопрос
прозвучал.
И меня бросило в гущу воспоминания, от которого я
скрюченными пальцами стала когтить воздух. Лежащий сверху Огги вдавливал
Жан-Клода в постель.
– Non, ma petite, non!
Тело Жан-Клода прижалось ко мне всей своей прекрасной
наготой, но этого было мало. Это не сила Белль давила на меня. Она поняла то,
что я лишь недавно сама узнала: я умею одалживать силу других вампиров, если
они используют ее против меня. Некоторые виды силы держались дольше других,
некоторые уходили сразу, но вот этот не уходил. Не уходил, и избавиться от него
я не могла.
Я вскрикнула, вцепляясь в голые руки Огюстина, но это не
помогло. Не помогло.
– Тогда возьми воспоминание целиком, Анита, –
сказал Огги. – Увидь все.
Мы оказались в комнате – небольшой, но элегантной. Огги в
кресле, Жан-Клод перед ним на одном колене, со шляпой в руке, со склоненной головой.
У этого Огги желтые волосы спадали до плеч. Одет он был в
синее и серебристое, кружев слишком много – на мой вкус.
– Итак, слухи верны. Ты оставил ее добровольно.
Жан-Клод кивнул и поднял глаза.
– Это так.
Огги засмеялся:
– Ты добровольно покинул рай, когда я рыдал в аду,
желая хоть последний раз взглянуть на него. – Он покачал головой,
вздохнул, и веселье сбежало с его лица. – Но если ты оказался достаточно
силен, чтобы оставить рай, я тебя доставлю на берег. Знаю я один корабль, и
капитану его я доверяю.
– И куда идет этот корабль?
– В английские колонии. Сейчас они называются
Соединенные Штаты Америки. Но, честно говоря, неважно, Жан-Клод, куда тебе
плыть, лишь бы только прочь с этого континента и подальше от нее.
Жан-Клод снова опустил голову, и если что и было в его
глазах, показывать этого он не хотел.
– Я не могу заплатить тебе, Огюстин. Я ушел, не взяв
ничего.
– Это будет дань твоей храбрости, ибо ты оставил рай не
однажды, но дважды. Дважды, когда я все бы отдал, чтобы его вернуть.
Жан-Клод поднял лицо, прекрасное и непроницаемое – такое
лицо бывало у него, когда он скрывал свои мысли.
– Ты тоскуешь о Белль – или об ardeur'е?
– О них обоих.
– Белль я тебе вернуть не могу, но поделиться с тобой
ardeur'ом – в моей власти.
В мгновенье ока лицо Огюстина осветилось желанием, нуждой
такой острой, что она сверкнула в глазах, как сверкает в облаках молния. И тут
же лицо стало спокойным, голода как не бывало, – но мы его видели. В этот
миг я перестала видеть комнату как парящий призрак, я оказалась в голове
Жан-Клода, как была внутри него и Белль в предыдущем воспоминании.
Голос Огюстина был так же тщательно-нейтрален, как его лицо,
когда он сказал:
– Это дар, Жан-Клод. Я не прочь стать тебе другом.
Друзья не считаются ценностью услуг.
Мы удивились, и мы слишком долго были с Белль Морт, чтобы
этому поверить.
– Я бы отдал свое тело, чтобы получить то, что ты
предлагаешь мне бесплатно, Огюстин.
– Потому я так и предлагаю. Да, я жажду снова быть с
нею. Я не перестану любить ее до конца времен, но не всегда мне нравилась она
или то, что она заставляла нас делать. – Лицо его омрачилось
воспоминаниями, но он прогнал их и улыбнулся снова. – Я бы остался с ней
навеки, делая все, что она скажет, ее добровольный раб, пусть даже я знал, что
она – зло. Я был слишком… – он поискал слово, – …погружен в нее,
чтобы даже желать себе спасения, или спасения тем, кого порабощал для нее по ее
желанию. Если бы она не прогнала меня, у меня бы никогда не хватило сил уйти.
– Ты отказался выполнить ее прямой приказ. При ее дворе
до сих пор говорят об этом.
Он кивнул:
– Даже для столь слабого, как я, есть вещи, которые он
делать не будет.
И ощущение потери и скорби отразилось на его лице.
Мы приложились щекой к его руке на подлокотнике кресла, мы
подняли глаза, глядя ему в лицо. Рука его под нашей щекой не шевельнулась,
будто он даже дышать перестал.
– Позволь мне поделиться единственным моим даром с
единственным моим другом.
Он постарался не выразить на лице желания, но преуспел лишь
наполовину.
– Ты не обязан это делать, Жан-Клод. Я сказал то, что
сказал. Это мой дар тебе.
Рука его напряглась – будто тело старалось сохранить
неподвижность, а рука его не послушалась.
– Я знаю, что ты предпочитаешь женщин.
– Как и ты, – ответил Огги.
– Да, но Белль своими личными мужчинами с другими
женщинами не делится.
Огги улыбнулся – улыбкой дружеской, но не более. Она никак
не отвечала растущему напряжению в руке, лежащей под нашей щекой. И голосом
очень спокойным он ответил:
– Кроме тех случаев, когда она хочет, чтобы мы эту женщину
соблазнили.
Мы тоже улыбнулись.
– Ради денег, земель или политики, oui. – Мы
улыбались той же улыбкой, выработанной столетиями в ее постели, столетиями роли
пешек в ее великих планах. – Я единственный из ее линии, кто унаследовал
ardeur в полной его мощи, Огюстин, а в этой новой Америке никого нет нашей
крови.
