Я отпустила руки. От злости и от того, как крепко я их
сжимала, они даже занемели. Черт побери.
Не глядя, я взяла Мику за руку. Он обвил мои пальцы своими,
и уже от одного такого легкого прикосновения мне стало легче. Все будет хорошо.
Господи, да я с ним живу в одном доме! Он и так мой любовник. Ничего же не
изменится.
Ком в груди так и остался, но тут уж я ничего не могла
поделать.
В номере была гостиная. Настоящая гостиная, с диваном,
мраморным кофейным столиком, мягким креслом и отдельной над ним лампой для
чтения, и со столом перед венецианским окном, за которым поместились бы
четверо. И стульев для этого тоже хватало.
Все дерево было настоящее и полированное до блеска. Обивка
на мебели похожая, но не совсем, так что казалось, будто обстановку подбирали
постепенно, а не купили все сразу. Вся ванная блестела мрамором и всем, чем
только можно. Сама ванна была поменьше, чем у нас дома, не говоря уже о ванной
Жан-Клода в клубе, в "Цирке проклятых", но во всем остальном – отличная
была ванная. Такой хорошей ванной комнаты я еще ни в одном отеле не видела.
Когда я вышла из ванной, коридорного уже не было. Мика
прятал бумажник в маленький кармашек, который в хороших костюмах как раз для
бумажников и сделан – если бумажник достаточно длинный и тонкий, чтобы линию
костюма не портить. Бумажник Мике подарила я – по предложению Жан-Клода.
– Ты с чьей кредитной карты за все это платил? –
спросила я.
– Со своей, – ответил он.
Я покачала головой:
– И сколько же ты выбросил за этот номер?
Он пожат плечами и улыбнулся, потянувшись за чемоданом с
одеждой.
– Невежливо спрашивать, сколько стоит подарок, Анита.
Я нахмурилась, глядя, как он идет мимо меня к застекленной
створчатой двери в другом конце гостиной.
– Кажется, я не подумала, что это подарок.
Он толкнул створку двери и шагнул внутрь, сказав мне через
плечо:
– Я надеялся, что номер тебе понравится.
Я пошла за ним, но в дверях остановилась. В спальне
оказались два гардероба, медиа-центр, два прикроватных столика с лампами и
большая двуспальная кровать. На ней грудой навалены подушки, и все белое и
золотое, стильно и элегантно. Слишком это, на мой вкус, напоминало номер для
новобрачных.
Мика открыл чемодан, отстегнул вешалки от колец и повернулся
к большому шкафу.
– Тут просторней, чем в моей первой квартире, –
сказала я, все еще прислонившись к створке двери, не войдя пока в комнату. Как
будто мне надежнее так – держать ногу снаружи.
Мика распаковывал вещи, пока еще не сняв черных очков. Он
повесил купленные нами костюмы, чтобы они не помялись. Потом повернулся ко мне,
посмотрел, покачал головой.
– Видела бы ты сейчас свое лицо.
– И что? – спросила я, сама услышав, насколько это
прозвучало сварливо.
– Я не буду тебя заставлять делать ничего, что ты не
хотела бы, Анита.
Голос у него был не слишком довольный. Мика редко из-за
чего-нибудь бывает расстроен, а из-за меня – вообще никогда. Это мне в нем и
нравится.
– Извини, что меня это так напрягло.
– А ты не можешь предположить, из-за чего это тебя так
сильно напрягает?
Он снял темные очки, и лицо его обрело законченность, потому
что стали видны глаза. Поначалу эти кошачьи глаза меня слегка нервировали, но
сейчас это просто были его глаза. Потрясающий оттенок между желтым и зеленым.
Когда он одевался в зеленое, они казались почти совсем зелеными. А если в
желтое... в общем, понятно.
Он улыбнулся – так, как улыбался только дома. Только мне или
Натэниелу или даже только мне. Сейчас, во всяком случае, только мне.
– Ну, вот так ты смотришься гораздо лучше.
– И что? – спросила я снова, но на этот раз не
могла скрыть улыбку ни на лице, ни в голосе. Трудно быть мрачной, когда
смотришь в чьи-то глаза и думаешь, какие они красивые.
Он подошел ко мне, и просто от этого – от зрелища, как он
идет ко мне через комнату, – у меня пульс зачастил и дыхание в груди
перехватило. Мне хотелось броситься к нему, прижаться, сбросить одежду и то,
что еще осталось от моих запретов. Но я этого не сделала, потому что боялась.
Мне страшно было, насколько я его хочу, насколько много он для меня значит. Это
меня пугало, и сильно пугало.
Мика остановился передо мной, не дотрагиваясь, просто
смотрел на меня. Единственный мужчина в моей жизни, которому, чтобы посмотреть
мне в глаза, не нужно смотреть вниз. На каблуках я оказалась даже чуточку выше.
– Боже мой, ну лицо у тебя! Надежда, желание и страх –
вот что на нем написано.
Он приложил ладонь к моей щеке – теплую-теплую ладонь. Я
прильнула к ней лицом.
– Какой ты теплый, – шепнула я.
– Я бы заказал в номер цветы, но поскольку тебе их
каждую неделю присылает Жан-Клод, не увидел смысла.
Я отодвинулась от него, рассматривая его лицо. Оно было
спокойным – как будто он свои чувства скрывает.
– Ты злишься из-за этих цветов?
Он покачал головой:
– Это было бы глупо. Я, когда приехал в этот город,
знал, что в пищевой цепи свиданий я у тебя не на самом верху.
– А зачем тогда было вспоминать цветы?
Он медленно выдохнул.
– Я не думал, что это меня раздражает, но, наверное,
так. Дюжина белых роз каждую неделю, и еще одна алая с тех пор, как вы с
Жан-Клодом стали заниматься сексом. И теперь еще две алые розы в букете – одна
за Ашера и одна за Ричарда. Так что цветы будто от них всех троих.
– Ричард бы так не сказал, – возразила я.
– Нет, но он все равно из твоих любовников, и каждую
неделю ты получаешь нечто, тебе о нем напоминающее. – Он поморщился,
покачал головой. – А этот номер – мои цветы для тебя, Анита. Почему ты не
хочешь, чтобы я тебе их подарил?
– Цветы далеко не так дороги, как этот номер, –
напомнила я.
Он нахмурился сильнее – не слишком часто приходилось мне видеть
такое выражение его лица.
– Неужели для тебя есть разница, какие именно деньги
потрачены, Анита? Я достаточно прилично получаю за председательство в Мохнатой
Коалиции.
– И ты вполне стоишь своей зарплаты, Мика.
Отрабатываешь в среднем – сколько? Шестьдесят часов в неделю?
– Я же не говорю, что я ее не заслуживаю, Анита. Я
только спрашиваю: почему ты не хочешь принять подарок от меня, хотя принимаешь
от Жан-Клода?
– Цветы мне тоже сперва не нравились. Ты приехал в
город как раз когда я перестала на эту тему с ним собачиться.
