– Ты так рассказываешь, будто это для тебя ничего не
значит.
Я снова пожала плечами:
– Действительно не значит – на самом-то деле. Конечно,
это было страшно, ужасно и болело дьявольски. Я стараюсь об этом не думать.
Если слишком зацикливаться на том, что может случиться или в
прошлом случалось плохого, мне трудно будет делать мою работу.
Он посмотрел на меня, и видно было, что он сердится. Почему
– не знаю.
– Как тебе понравится, если я свою историю расскажу так
же?
– Рассказывай как тебе хочется, Мика, или вообще не
рассказывай, если не хочешь. Не я затеяла эту игру в признания.
– Ладно, – сказал он. – Мне было восемнадцать,
почти девятнадцать. Той осенью я уехал в колледж. Мой двоюродный брат Ричи как
раз вернулся после начального обучения в армии. Мы оба оказались дома и могли в
последний раз с отцами пойти на охоту. Знаешь, последний свободный уик-энд у
мальчишек.
В голосе все так же звучала злость, и я вдруг поняла, что
злится он не на меня.
– В последнюю минуту мой отец не смог с нами пойти. Там
пропали несколько охотников, и отец думал, что один из его патрульных их нашел.
– Твой отец был копом?
Он кивнул:
– Шериф округа. Найденное тело принадлежало бродяге,
который заблудился в лесу и умер от истощения. До тела добрались звери, но
убили его не они.
Лицо его стало далеким – он вспоминал. Мне многие люди
рассказывали страшные вещи, и он тоже рассказывал как они – без истерики. Без
ничего, без аффектации, как сказали бы психотерапевты и психологи. С ничего не
выражающим лицом он рассказывал, как было. Не с деловой интонацией, как
рассказана я, а пустым голосом, будто часть его существа унеслась куда-то
далеко. И единственное, что выдавало напряжение, была нотка злости в этом
голосе.
– Все мы были вооружены, а дядя Стив и папа давно
научили нас с Ричи, как обращаться с оружием. Стрелять я умел раньше, чем
научился на велосипеде ездить.
Он положил вилку и нож на стол, и пальцы его нашли солонку.
Настоящее стекло, гладкое и изящное для простой солонки. Мика вертел и вертел
ее в пальцах, сосредоточив взгляд только на ней.
– Мы знали, что это у нас последняя возможность
поохотиться вчетвером, понимаешь? Мне в колледж, Ричи в армию – совсем другая
будет жизнь. Отец очень переживал, что не может пойти, и я тоже. Дядя Стив
предложил подождать, но папа сказал: давайте идите. Всех оленей за один день мы
не добудем, а он на следующий день нас нагонит.
Ми ка снова замолчал, на этот раз так надолго, что я уж
думала – насовсем. Я не торопила его. Продолжай или прекрати, рассказывай или
нет – тебе решать.
Голос стал еще более пустым – даже злость из него исчезла,
но слышалось тихое начало чего-то еще похуже.
– Мы добыли оленуху. У нас всегда была лицензия на двух
самцов и двух самок, так что вчетвером могли стрелять, что найдем. – Он
нахмурился и посмотрел на меня: – Ты знаешь, как на оленей выдают лицензии?
– В лицензии указан объект охоты – самец или самка оленя.
В некоторые годы выбирать не приходится, потому что, например, самок больше,
чем самцов, и лицензии выдают на них. Хотя обычно больше самцов.
Он удивился:
– Ты охотилась на оленей?
– Папа меня брал с собой, – кивнула я.
Он улыбнулся:
– Моя сестра Бет считала это варварством. Мы убивали
Бемби. А брат мой Джеремия – Джерри – вообще не любил убивать зверей. Отец
ничего против этого не имел, но получалось так, что был отцу ближе, чем Джерри,
понимаешь?
– Понимаю.
И вот просто так он мне больше рассказал о своей семье, чем
я до сих пор знала. Я ж даже не знала, что у него были брат и сестра.
Он теперь не сводил глаз с моего лица. Смотрел прямо на
меня, смотрел так пристально, что даже в обычных обстоятельствах трудно было бы
выдержать этот взгляд. А сейчас, чтобы ответить на требование этих глаз, я
будто тяжелый вес должна была поднять. Поднять-то я его подняла, но было
нелегко.
– Мы добыли оленуху, освежевали и повесили на шест.
Несли его мы с Ричи, дядя Стив шел чуть впереди, нес ружье Ричи и свое. У меня винтовка
висела на ремне через спину. Отец всегда твердил, что свое оружие никому
отдавать нельзя. Все время оно должно быть под твоим контролем. Забавно, но мне
кажется, что вообще-то отец оружия не любил.
Непроницаемое лицо чуть исказилось – не сразу, только по
краям. Все эмоции, которые он пытался скрыть, гонялись друг за другом на этих
краях. Если не знать, куда смотреть, можно было бы этого не заметить, но я
слишком много слышала страшных рассказов от слишком многих людей, чтобы не
увидеть.
– День выдался хороший. Солнце грело, небо синело,
осины стояли золотые. Ветер был порывистый, сдувал листья золотым дождем. Как
будто стоишь в снежном шаре, только вместо снега – желтые, золотые листья. Боже
мой, как это было красиво! И тут оно на нас налетело. Такое быстрое – как
темная полоса. Сперва оно бросилось на дядю Стива, сбило его наземь – он уже не
встал.
Глаза у Мики чуть расширились, пульс бился на шее так, что
было видно. Но лицо осталось нейтральным. Он крепко держат себя в руках.
– Мы с Ричи бросили оленя, но Ричи был безоружен. Я уже
почти поднес приклад к плечу, когда тварь бросилась на Ричи. Он упал с криком,
но успел вытащить нож. Пытался отбиваться. Нож сверкал на солнце.
Он снова замолчал, и на этот раз так надолго, что я сказала:
– Можешь не рассказывать, если не хочешь.
– Так страшно?
Я нахмурилась, покачала головой:
– Нет, если хочешь рассказывать, я слушаю.
– Я сам поднял эту тему, не ты. Моя вина.
Он в это слово вложил больше чувства, чем надо было. Вина. Я
знала это повисшее в воздухе ощущение – вина того, кто выжил.
Мне хотелось обойти вокруг стола, коснуться его, но я
боялась. Не знала, хочет ли он, чтобы его трогали, пока он рассказывает. Потом
– да, но не сейчас.
– Ты знаешь, что в схватке время иногда будто замирает?
Я кивнула, потом подумала, что он мог и не заметить, и
сказала вслух:
– Да.
– Я помню эту морду – морду этой твари, когда она
подняла голову над телом Ричи. Ты видала нас в получеловеческой форме, так вот
он был похож на леопарда и не похож. Не человеческое лицо, но и не морда зверя.
Помню, мелькнула мысль: "Я должен знать, что это такое". Но приходило
в голову только одно слово: "Чудовище. Это чудовище".
Он облизнул губы, судорожно вдохнул и еще раз содрогнулся,
когда выдохнул.
– Я уже приложил приклад к плечу. Выстрелил. Попал. Два
или три раза попал, пока оно до меня добралось. Чудовище рвануло меня когтями,
и острой боли не было, а было как удар бейсбольной битой – сильно и твердо.
Когда знаешь, что ранен, но ощущение не такое, какое представляешь себе от
когтей, – ты понимаешь?
