Потянувшись, чтобы снять свитер, вспомнила про камеру, и тут же остановилась. Черт! Ненавижу, когда за мной наблюдают. Запершись в ванной, сбросила испачканную, кое-где порванную одежду, и с облегченным вздохом встала под душ. Обжигающие струи воды заставили мое тело задрожать и напрячься. На несколько минут я постаралась выбросить из головы все мысли и просто дышать, слушая звук падающей воды. Просто стоять, ощущая, как капли бегут по телу, оставляя влажную дорожку. Ни о чем ни думать, ничего не чувствовать…
Набросив белоснежный махровый халат, я протерла зеркало от пара и посмотрела на свое отражение. Мои глаза… иногда мне казалось, что мама с трудом выдерживала мой взгляд, стараясь тут же отвернуться. Порой я сомневалась — а есть ли между нами родство? С детства мне казалось, что я не такая как все, другая, хуже, намного хуже. И кажется, сейчас мне повстречался человек, который думал так же.
— Ты сможешь. У тебя получится! — шепнула я себе.
Вот только на этот раз мне придется бороться не только с собой, но и с тем, кого я не знаю, но кто хорошо знает меня.
1993 год…
Марина долго и разочарованно рассматривала туфли, только что взятые из ремонта. Что же, пока придется потерпеть, ничего не поделаешь. Завернув их в пакет, она посчитала оставшиеся деньги, и поняла, что, пожалуй, на сок с пирожным ей уже не хватит. Не жизнь, а полное дерьмо! Она вспомнила вчерашний скандал, когда мать обнаружила, что отец вынес из дома несколько банок с солениями. Что же, это только начало: в прошлый раз, когда у него был запой, они лишились телевизора и магнитофона, на который Марине пришлось откладывать деньги несколько месяцев. Сволочь! Как же она ненавидела своего отца за пьянство, мать — за слабость, этот город, жизнь, в которой никогда ничего не менялось, а только становилось хуже. Беспросветность — вот что она могла сказать о ней.
Внезапно, ее взгляд наткнулся за знакомую темноволосую головку. Подойдя ближе, Марина с удивлением увидела на скамейке у самого выхода из парка сидящую в полном одиночестве Таню. Даже с расстояния было заметно, что девочка чем-то расстроена, но прилагает усилия, чтобы не заплакать. Ее худенькие плечики были напряжены, она словно отгораживалась от остального мира
— Привет, — сказала Марина, садясь рядом с девочкой, — что ты делаешь здесь одна? Где Алеша?
— Я уже взрослая, и мне не нужен присмотр, — с какой-то странной злостью выдавила Таня.
— Уже поздно, наверное, твои сейчас переживают.
Девочка молчала, и Марина поняла, что, похоже, у Алешки в семье назревает проблема. Она слышала о письме, и могла только посочувствовать своему другу, который искренне любил сестру и переживал за нее.
— Пойдем со мной. Я кое-что тебе покажу, — она поднялась, и предложила девочке руку, — не бойся, я не кусаюсь.
— Я ничего не боюсь, — дерзко возразила Таня, и последовала за девушкой.
По мере их продвижения, девочка поняла, что они отошли далеко от парка и сейчас подходят к небольшому дому, находящемуся в нескольких кварталах от их собственного.
— Куда ты меня привела?
— К себе домой, — кротко сказала Марина, — думаю, тебе нужно кое-что увидеть.
Девочка лишь пожала плечами и снова замолчала. Марина грустно улыбнулась — было забавно наблюдать, как она изо всех сил пытается скрыть свой внезапный интерес.
— Мы пришли, — они остановились возле толстого дерева, полностью скрывающего девушек.
— И что? — с вызовом спросила Таня.
— Смотри и слушай, — Марина кивнула на ближайшие окна, где горел тусклый свет, откуда доносились громкие голоса ее родителей. Опять скандал. Когда же они, наконец, поймут, что так жить невыносимо! Неужели им совсем наплевать на то, что их дочь каждый вечер возвращаясь домой, думает лишь об одном — уйти, исчезнуть, испариться. Сбежать как можно дальше. Уехать, чтобы никогда больше не видеть и не слышать этих голосов, криков, прорывающихся сквозь детский сон, привычных настолько, что с годами перестаешь их замечать. Но глубоко в душе переживаешь, и ненавидишь их, себя и все вокруг.
— Я привела тебя сюда, чтобы показать — в этой жизни есть кое-что похуже непонимания. Они ненавидят друг друга. А я ненавижу их.
Они отошли от дома, но, не дойдя до тротуара, остановились, чтобы снова взглянуть на освещенные окна Мариной квартиры, откуда по-прежнему доносились рассерженные голоса и грохот посуды. Внезапно, все смолкло, свет погас, и через несколько секунд из дома выскочил взъерошенный и очень злой невысокий, но плотный мужчина. Он был небрежно одет, слегка пошатывался, и, проигнорировав девушек, свернул за угол.
— Пошел заправляться, — презрительно скривив губы, произнесла Марина.
— Но почему ты не уйдешь? — удивилась Таня.
— Мне некуда идти, — призналась Марина.
— Ты могла бы жить у нас, — наивно предложила девочка.
— Спасибо, — ответила девушка, — но сейчас рано об этом говорить. Надеюсь, ты не в обиде, что я привела тебя сюда.
— Нет, — девочка заколебалась, — я знаю, что ты нравишься Алешке. А сейчас мне пора.
— Ты куда? — спросила девушка, подходя ближе.
— Домой, — твердо ответила Татьяна.
Она знала, что там ее ждет нагоняй. Папа, наверное, будет сердиться из-за исчезновения, да и Лешка тоже. Когда она сбежала из дому, то не совсем отдавала отчет — куда и зачем. Побродив по лесу, снова вернулась в город — ей необходимо было подумать о том, что она узнала. Это письмо… Как же оно не кстати. Когда-то Таня мечтала о том, то мама вернется, найдет их, и они будут жить все вместе, как одна большая счастливая семья. Повзрослев немного, поняла: этому не бывать никогда. Мама ушла. Она бросила отца, Алешку и ее. Они ей были не нужны. И теперь слишком поздно! Нельзя вмешиваться в чью-то жизнь, только потому, что тебе так хочется. И в этот момент, девочка осознала — что бы ни произошло, она сделает все, чтобы никогда больше не расстраивать отца и брата. Они семья, и кто бы ни захотел их разлучить — ему или ей не поздоровится!
Когда рассерженный Алешка вернулся домой, Таня уже была там. Они сидела вместе с отцом, со счастливым видом перебирая старые семейные фотографии. Так и не пригодившийся ремень валялся на полу. Усмехнувшись, парень аккуратно его свернул и положил в шкаф до «лучших времен».
* * *
— Думаешь, он согласиться? — Пашка недоверчиво скривив губы, выслушал Мишу, — по мне, так было глупо рассказывать ему все. Ты не хуже меня знаешь, какой Леха моралист.
Ребята сидели на своем излюбленном месте, на берегу реки. Солнце давно село, дул противный холодный ветер, поэтому им пришлось разжечь костер.
— Моралистам тоже надо что-то жрать, — возразил Миша, и оглянулся на Никиту, — а ты что думаешь? Или опять взыграло очко?
От такого предположения парень побледнел и сжал кулаки.
