— Почему?
— Когда она не трахается со своими мужчинами сама, то
любит смотреть, как они трахают друг друга. Вряд ли при её дворе бывает хоть
один момент бодрствования, когда кто-нибудь не занимается сексом с ней самой,
или ради её развлечения, или ради развлечения её гостей.
Байрон сумел приподняться и глянул серыми глазами на другого
вампира.
— Я не против мужчин, но, судя по твоим рассказам, мне
бы тоже там не понравилось.
— Нет наслаждения без расплаты. Нет наслаждения без
какой-нибудь боли, и не такой боли, которая тебе нравится. Сперва она выясняет,
чего ты желаешь больше всего на свете. Она постигает твоё тело, как не может ни
одна любовница, а потом начинает лишать тебя своей любви. Заставляет тебя
умолять о ней. Заставляет тебя привыкнуть к ней как к зелью — если может. И
когда она овладевает тобой, овладевает по-настоящему, то начинает уходить от
тебя, и ты всю оставшуюся вечность любуешься раем, но глядишь из-за сияющих
ворот, и только отсветы неба доходят до тебя.
Я обнаружила, что снова могу двигать рукой. Потянулась через
кудри Байрона и тронула Реквиема за лицо.
— Так как оно вышло с Бёлль?
Тяжесть воспоминаний исчезла из его взгляда, но свет
наслаждения не вернулся.
— Если бы Жан-Клод не предложил мне приют, когда наш
прежний мастер попал под казнь, я бы достался Бёлль Морт. Если бы это предложил
любой другой мастер, кроме sourdre de sang, я не мог бы ей отказать. Ты себе не
представляешь, какой это редкий случай, что Жан-Клод смог набрать столько силы,
что стал родоначальником собственной линии. Такого смогли добиться не больше
трех вампиров за последние восемьсот лет. Это защитило всех нас, когда наш
прежний мастер спятил и пошёл против веления совета. Целый двор, где почти все
— из линии Бёлль, и когда он рассыпался, она попыталась подобрать все куски.
Великобритания — единственная страна в мире, кроме США, где
вампиры существуют легально. У них есть права, и нельзя убить вампира только за
то, что он вампир, — это считается преступлением. Но в Америке так уже
почти четыре года, а британцы в этом деле новички, и напоролись на
шероховатости. Шероховатости, о которых журналисты и власти даже не могли
подозревать. Мастер Города в Лондоне был очень стар, он был одним из первых
мастеров, созданных Бёлль Морт, а было это очень, очень давно. А по-настоящему
старые вампиры, бывает, не слишком в восторге от новомодных идей — знаете, там
всякое электричество, современная медицина, или тот факт, что им надо
появляться на публике очень по-современному, как рок-звезды. В Лондоне
красавцев-вампиров линии Бёлль было больше, чем из трех остальных групп вместе
взятых, даже при дворе самой Бёлль их было меньше. Так что, когда вампиры стали
легальными, совет вампиров решил, что Мастер Города должен играть по правилам
людских СМИ. Он сам себя называл Дракула, потому что когда настоящего Дракулу
казнили, имя освободилось для первого желающего. Каждое имя может носить только
одно лицо в одной стране, и только одно лицо в каждый момент времени может
иметь одно из наиболее известных имён. Дракула не был настоящим Дракулой, но
журналисты этого явно не понимали, и они с восторгом писали насчёт того, что у
них Мастером Города — тот самый Дракула. Они от него хотели только, чтобы он
политически корректно был доступен для СМИ, как Жан-Клод и ещё много мастеров в
нашей стране, но новый Дракула это воспринял как-то неадекватно. То есть
озверел и стал курочить людей.
Совету удалось спустить это дело на тормозах. Дракулу,
конечно, убили снова, а потом члены совета доказали, что вампиры не менее
всякого прочего народа подвержены суевериям, и объявили имя «Дракула» мёртвым.
Ни одному вампиру отныне не было дозволено брать это имя или сохранять его.
Было уже два Дракулы, и оба нарушили закон совета, за что были казнены.
Третьего не надо.
Жан-Клод предложил приют лондонским вампирам. Не всем, но многим.
И все они происходили от Бёлль Морт. Где найдёшь лучших стриптизеров и
танцоров, чем самые красивые и соблазнительные вампиры в мире? С этой логикой
трудно было спорить. Но лёжа сейчас здесь под тяжестью двух таких вампиров, я
не могла не подумать, что все происходящее — следствие того, что их чертовски
много собралось в одном месте. Существует такая вещь, как вампирские феромоны?
Вполне возможно.
— Сейчас уже все в порядке, — сказала я, —
так что слезайте с аниматора. Все. Мне надо встать.
— Я не джентльмен, раз я сам этого не предложил, —
сказал Реквием и поднялся на колени с грацией, которой от себя я ожидать не
могла.
Байрон встал на четвереньки, свесив голову, как усталый
конь. Я посмотрела вдоль его тела — да, он был усталый, выжатый.
— Я ног ниже колен не чувствую, так что сейчас выше мне
уже не подняться. Прости, рыбонька.
Но все равно, когда он поднялся, я вдруг ощутила, что до
пояса снизу голая — то есть голая по моим критериям. Никогда я не чувствовала
себя одетой только в чулках и туфлях, и то, что выше пояса осталась кофточка и
пистолет, роли не играло. Юбка задралась, обнажив все, что под ней, а это для
меня значит, что я голая. Да знаю, знаю — Средний Запад, маленький городишко.
Но уж как есть, так есть. Мне бы чем-нибудь прикрыться.
Я попыталась одёрнуть юбку, но она сбилась подо мной.
Реквием стоял, протягивая мне руку, но с другой стороны стоял Натэниел и тоже
предлагал руку. На его лице было не до конца понятное мне выражение, и на этот
раз я очень старалась не читать его мыслей. Хватит с меня сюрпризов на один
вечер. Но руку я взяла у него, а не у Реквиема.
Натэниелу пришлось взять меня за две руки, чтобы вытащить
из-под Байрона. Когда он поставил меня на ноги, колени не держали, и ему
пришлось подхватить меня за талию. Я посмотрела на Реквиема, который уже
завернулся в свой чёрный плащ. Мне пришло в голову, что он мог обидеться, и я
сказала:
— Реквием, ничего личного.
Он осклабился — редкое явление. Обычно Реквием улыбается
куда более сдержанно.
— Я не обижен, миледи.
И он распахнул плащ. Плащ был чёрный, а брюки под ним —
серые. И на них спереди расплывалось пятно, будто он не успел добежать до
туалета, только пятно было несколько другого происхождения. Не само пятно
произвело на меня впечатление, а то, что оно разлилось от паха почти до колен.
Я приподняла брови, ожидая, что он смутится, но нет.
— Отличная работа, миледи, отличная.
Тут я покраснела, а он засмеялся — глубоким довольным
смехом, очень мужским. Байрон подхватил, и у него смех был не так глубок, но
самцовости в нем было не меньше. Ему уже удалось подняться на колени, а не
стоять на четвереньках.
Натэниел смеяться не стал. Он помогал мне одёрнуть юбку. И
что-то в его лице, в его молчании дошло до вампиров.
Реквием отвесил низкий размашистый поклон, запахнув плащ как
крылья. Такой плащ — или этот самый — он использовал на сцене.
