Я отодвинулась, положила руку ему на грудь, не давая
приблизиться снова.
— Анита, милая, прошу тебя, прошу!
Голос звучал низко, страстно, но так, будто он не мог найти
слов. Однако ardeur в словах не нуждается. Вдруг я снова ощутила его тело, хоть
мы стояли чуть поодаль. Он был такой твёрдый, жёсткий и полный боли. Боли,
потому что я не давала ему облегчения. Не давала месяцами. Никогда у нас с
Натэниелом не было полноценного секса, потому что я и без этого могла
кормиться. Мне никогда не приходило в голову задуматься, что это для него
значит. Но сейчас я ощущала его тело, тяжёлое, страдающее от страсти,
копившейся месяцами. Когда я в последний раз так полно ощущала, что нужно
Натэниелу, он хотел всего лишь принадлежать мне. Это в нем и сейчас осталось,
почти кричащая потребность. Которую я раньше в упор не видела. Да чего там,
притворялась, что её нет. И вот теперь Натэниел уже не даст мне её не видеть.
На секунду вернулась ясность мысли, порождённая чувством
вины. Вины за то, что я заставила его так долго томиться, в то время как мои
потребности удовлетворялись полностью. Я считала, что иметь с ним настоящий
секс — значило бы его использовать, а сейчас, заглянув ему в сердце, поняла,
что моё поведение с ним — это куда более циничное использование, чем в
сношении. Я пользовалась им как секс-игрушкой, которая должна доставить
удовольствие, а потом её моют и прячут обратно в ящик. Мне вдруг стало стыдно,
невыносимо стыдно, что я относилась к Натэниелу как к предмету, а это совсем не
то отношение, о котором он мечтал.
Вина отрезвила, как холодный душ, как пощёчина, и я с её
помощью оттолкнула от себя ardeur, ещё часа на два как минимум.
Натэниел будто почувствовал, что жар меня оставил. Лавандовые
огромные глаза заблестели непролитыми слезами. Руки его упали с моих плеч, а
поскольку свои я уже убрала, мы просто стояли на танцполу, отодвинувшись друг
от друга. И это расстояние никто из нас двоих не пытался сократить.
Первая слеза скатилась у него по щеке.
— Натэниел!
Я протянула к нему руки.
Он покачал головой и шагнул назад, ещё раз, потом повернулся
и побежал. Джейсон и Мика попытались поймать его на бегу, но он ускользнул от
них изящным изгибом, оставив у них в руках только воздух, выбежал из дверей, и
они бросились следом. Но не один и не другой должны были догнать Натэниела. Я
должна была. Это я должна была извиниться перед ним. Только вот беда: я не
знала, за что же? За то, что использовала его — или что использовала
недостаточно?
Глава 9
Первым, кого я увидела, вылетев на парковку, был не
кто-нибудь из них, а Ронни. Вероника Симс, частный детектив, когда-то — моя
лучшая подруга, стояла чуть в стороне от дверей, обхватив себя руками за плечи
чуть ли не до боли. Рост у неё пять футов восемь дюймов, почти сплошь ноги, и
она ещё добавляет к этому высокие каблуки и короткую юбку. Когда-то она мне
сказала, что ей бы мою грудь, и она в жизни не стала бы носить кофточки с
высоким воротом. Шутила, конечно, но когда она одевалась нарядно, то ноги
показывала чуть ли не во всю длину. Светлые волосы она носила до плеч, но
сегодня подвила их концы, и они колыхались возле тонких бретелек на почти голых
плечах. Колыхались сильно, потому что Ронни говорила сердито и тихо с кем-то,
кого я не разглядела.
Сделав ещё шаг, я его узнала — это был Луис Фейн. Он
преподаёт биологию в университете Вашингтона, доктор наук и крысолюд. Про
докторскую степень в университете знают, про то, что он делает в полнолуния —
нет. Он на пару дюймов пониже Ронни, ладно скроен и крепко сшит. Плечи его
заполняли пиджак, который Луи умел носить. Волосы у него стали короче с нашей
последней встречи, и уложены аккуратнее. Глаза тёмные почти до черноты, а чисто
выбритое лицо перекосило такой злостью, какой я у него никогда не видела.
Слов я не могла разобрать, только интонации, а они были
интонациями ссоры. Тут я сообразила, что уставилась как на витрину, а это все —
не моё собачье дело. Даже если бы мы с Ронни остались подругами и продолжали бы
ходить на тренажёры три раза в неделю, чего уже не было, все равно не моё это
было бы дело. Ронни никак не могла смириться, что я встречаюсь с вампиром, тем
более с Жан-Клодом. Главное все же — что он был вампир. Как раз в те времена,
когда мне нужно было женское сочувствие подруги и немножко понимания, она мне
выдавала возмущение и гнев.
Так что в последние месяцы мы стали видеться все реже, и
дошло до того, что уже месяца два нам даже не случалось поговорить. Что они
встречаются с Луи, я знала, потому что у нас с ним есть общие друзья.
Интересно, конечно, из-за чего они погрызлись, но все равно
не моё дело. Моё же дело ждало меня на парковке — все трое, прислонившись к
моему джипу. Стояли, как на параде. Или будто в засаде поджидали.
Я остановилась посреди асфальта, колеблясь, не пойти ли предложить
Луи и Ронни свои услуги арбитра. Не из доброты — из трусости. Уж лучше влезть в
чужую разборку, чем в ту, что ждала меня. Чужая душевная боль всегда намного
легче своей.
Но Ронни мне не сказала бы спасибо за вмешательство, и
действительно не моё это было дело. Может, я утром позвоню и там посмотрим,
захочет ли она говорить, осталась ли у нас ещё дружба, которую можно спасать.
Но мне не хватало Ронни.
Стояла я, значит, на тёмной парковке, оказавшись между
ссорой у себя за спиной и той, что ждала впереди. А мне, как ни странно, ни с
кем не хотелось ссориться. Вдруг навалилась усталость, и не из-за позднего часа
или трудного дня за спиной.
Я пошла к ждущим меня ребятам, и никто не улыбнулся мне
навстречу, но ведь и я им не улыбнулась. Разговор ожидался не из тех, что
сопровождаются улыбками.
— Натэниел сказал, что ты не захотела с ним
танцевать, — сказал Мика.
— Неправда. Я танцевала с ним, два раза. А чего мне не
хотелось — так это устраивать поцелуйчики на глазах у копов.
Мика глянул на Натэниела — Натэниел уставился в землю.
— Ты меня сегодня целовала на глазах у детектива Арнет.
В чем разница?
— Целовала, чтобы намекнуть Джессике, что к тебе
приставать не надо. Ты же хотел, чтобы я тебя от неё избавила?
Он поднял на меня полные боли глаза — как две кровоточащие
раны:
— И ты целовала меня только чтобы выручить, а не
потому, что тебе этого хотелось?
Черт побери. Но я все же попыталась объясниться — с сосущим
чувством под ложечкой, что этот спор для меня проигран. С Натэниелом у меня
всегда потом такое чувство, будто я сделала что-то неправильно — или хотя бы не
сделала правильного.
— Я не это хотела сказать.
— Но ведь сказала именно это, — заметил Мика.
— Не начинай! — огрызнулась я и поймала себя на
том, что огрызнулась.
Я уже разозлилась, хотя только теперь это поняла. Я легко
злюсь, особенно когда мне неуютно. Злость я как-то легче переношу, чем
смущение. Марианна, которая помогает мне научиться контролю над постоянно
растущим списком моих парапсихических сил, говорит, что злостью я прикрываюсь
от любых нежелательных эмоций. Она права, и я признаю, что она права, но ни
она, ни я никакого альтернативного решения предложить не можем. Что остаётся
девушке, если злиться нельзя, и сбежать от проблемы тоже нельзя? Убейте меня,
если я знаю. Марианна уговаривает меня быть честной — эмоционально честной
перед собой и теми, кто мне близок. Эмоционально честной. Очень безобидно
звучит и очень правильно. На самом деле — ни то, ни другое.
