Глава 60
Руки Жан-Клода сомкнулись на моих руках, тело его вытянулось
в изголовье кровати. Подушки давно разлетелись по полу, остались только
шёлковые простыни и мы трое. «Меняемся местами», — сказал Ричард. Это
казалось очень просто. Следовало бы мне не забывать, что с Ричардом ничего
просто не бывает.
Он взял меня руками за предплечья, чуть ниже, чем держал
Жан-Клод, обернул мои руки своими большими ладонями и повёл вниз. Касался он
только моих рук, то есть весьма невинного места, но движение было медленным,
чувственным, с едва заметным прикосновением ногтей как знаком чего-то более твёрдого
и куда более опасного. Руки его дошли до подмышек, ногти стали щекотать, я
дёргалась и хихикала — отчасти от щекотки, отчасти от медленного, уверенного
движения его рук. Я забыла, каково это — полное внимание Ричарда в постели.
Когда думаешь, что больше не испытаешь такого прикосновения, очень стараешься
забыть.
Я ждала, что его руки придут к моим грудям, но нет. Он повёл
ладонями по бокам, чуть ниже, едва коснувшись краёв груди, и повёл дальше вниз.
От этого легчайшего прикосновения у меня дыхание спёрло в горле, глаза
закрылись, я задрожала под его руками.
Эти руки, такие большие, что накрывали ребра и почти
встречались у меня на талии, эти большие пальцы, прижатые ниже пупка, внизу
живота. Я ждала, чтобы его руки ушли вниз, а он, точно так как наверху, обошёл
по бокам. Провёл уверенным, длинным, медленным движением ладоней и ногтей, не
задев даже края лобкового сочленения, касаясь только боков, бёдер, но ничего
кроме. Руки его шли дальше вниз, но пропустили те места, где мне больше всего
хотелось ощутить его прикосновение. Я даже постанывала — не от того, что он
делал, а от того, чего он не делал. Что я хотела, чтобы он делал.
Я даже подняла руки, то есть попыталась, но руки Жан-Клода
удержали меня. Он прижимал мои запястья к кровати. Я приложила больше силы и
обнаружила, что на дюйм-другой могу оторвать руки от кровати, но Жан-Клод
уложил их обратно, встав на колени, чтобы иметь опору. Я заставила его изменить
позу, приложить больше усилий, но и все. Тогда я сильнее попыталась освободить
руки — не знаю, почему, наверное, я просто не подумала, что это такое — когда
не можешь уйти. Одно дело — теоретически понимать, что тебя зафиксируют, другое
— ощутить это на практике. Для меня разница есть.
— Зачем ты вырываешься? — спросил Ричард таким
голосом, какого я от него никогда не слышала. — Ты же знаешь, что Жан-Клод
ничего плохого не допустит.
Он перестал оглаживать моё тело, дойдя до лодыжек. Их он не
стал прижимать к кровати, просто держал, держал в руках.
Я попыталась освободиться — не могла с собой справиться. Вот
такая я. Скажите мне, что я чего-то не могу, или покажите это — и я стану
пытаться. Сейчас я пыталась не изо всех сил, но пыталась. Настолько, что
ощущала силу его рук, силу, которая могла бы согнуть сталь. Мне не
высвободиться.
Он развёл мне ноги руками, развёл широко, ещё шире, пока я
не попыталась его остановить. Это была игра, мы все на неё согласились. Я
хотела, чтобы он был со мной, но игра там или что, но как он разводил мне ноги
силой своих рук, пока Жан-Клод держал меня за руки, — от этого у меня
пульс забился сильнее, и вырываться я стала уже не вполсилы, а более чем
вполсилы. Глупо, но я ничего не могла с собой сделать. Я не могла не пытаться
помешать ему развести мне ноги, раскрыть тайные места, и то, что я не могла,
меня и пугало, и возбуждало. Эти чувства должны быть взаимоисключающими, но это
не так.
— Скажи мне перестать, — сказал Ричард, и голос
его стал ниже.
Я покачала головой:
— Нет.
— Тогда зачем ты вырываешься? — спросил он, и на
лице его отразилось нетерпение, что-то тёмное и что-то счастливое — все сразу.
Он ещё сильнее развёл мне ноги, так, что ещё чуть-чуть — и больно. Даже мышцы
бёдер начали болеть от растяжения. — Зачем вырываешься, если не хочешь,
чтобы я перестал?
Я сказала единственное, что пришло мне в голову:
— Не знаю.
Голос у меня звучал прерывисто, будто пульс в горле мешал
говорить. Тут я поняла, что Ричард так широко развёл мне ноги, что отбиваться
действительно будет больно. От этого я сильнее попыталась поднять руки
Жан-Клода. Даже подняла на пару дюймов, отчего вампиру пришлось действительно
встать на колени, чтобы меня удержать, а при этом его тело вдруг оказалось у
меня над головой. Он болтался, мягкий, и пока Жан-Клод не утолит жажду, такой
он и останется. Я люблю ощущать его во рту, когда он такой, потому что ощущение
это недолгое — если Жан-Клод не голоден. А сейчас я могу изучать его мягкость,
сколько захочу, и он не изменится. Я потянулась к нему, изгибая спину, поднимая
губы, но до него было не достать. Болтался прямо надо мной, но руки удерживали
меня на кровати, и я не могла до него добраться. Жан-Клод должен был знать, что
я хочу сделать, но продолжал держать за руки, а тело его изогнулось надо мной,
отодвигаясь.
Я придушенно, сдавленно попросила:
— Пожалуйста…
— Что «пожалуйста»? — спросил Ричард с того конца
кровати.
— У ma petite пристрастие к мужчинам в мягком
состоянии. Пока я не напитаюсь, она может позволить себе удовлетворять это…
желание.
— А ты держишь его как морковку у неё перед
носом, — сказал Ричард, и голос его прозвучал на октаву ниже, так что
почти ушам больно.
— Oui.
— Зачем?
— Разве это не та игра, в которую ты хотел играть?
Чуть заметная нотка рычания вырвалась из горла Ричарда.
— Да, да! — Он тоже стоял на четвереньках, но, в
отличие от Жан-Клода, спереди был толстый и тяжёлый. — Только я хочу,
чтобы она умоляла не тебя, а меня.
— А почему не нас обоих?
Они смотрели друг на друга, и я ощутила их — нет, не силу,
но как будто их воля вдруг стала силой. Одна воля против другой.
— Ты решил не давать мне пить, — продолжал
Жан-Клод, — намеренно. Ты думал, что без эрекции я для неё
бесполезен. — Он улыбнулся. — Ты недооценил любовь ma petite к
мужскому телу. Она любит нас во всех наших формах.
В последних словах была какая-то нотка, язвительный намёк,
который до меня не дошёл. Должен был бы, но ощущение их рук на мне, вид обоих в
голом виде отвлекал меня. Я никогда особо ясно не могла мыслить, когда они при
мне голые. Неприлично? Да, но правда.
Лицо Ричарда потемнело от злости, и первая струйка силы
потекла из-под его так туго поставленных щитов. Она заплясала у меня по ногам
как ветерок с адских равнин — такая жаркая. От неё мурашки побежали по телу. И
моя дрожь снова привлекла ко мне их внимание. Лицо Жан-Клода было
благожелательно-нейтрально, непроницаемо. Ричард смотрел на меня, и гнев его
никуда не делся, но под ним угадывалось что-то иное. Это был секс, но было ещё
что-то потемнее. Что-то, обещавшее больше секса, больше, чем разумное и
безопасное. В этот момент в глазах его мелькнуло то, что он не хотел бы видеть
ни в каком зеркале; потом он отвернулся, и я не видела его лица. Будто он знал,
что я увидела.
