Я держала его лицо в ладонях, потому что хотела его
касаться, но от его столетиями выработанного контроля за эмоциями мне кое-что
досталось, и потому я не потеряла разум, когда его губы коснулись моих. Не то
чтобы я ничего не почувствовала, потому что невозможно быть в руках Дамиана,
прижиматься к нему грудью, соприкасаться с ним губами и остаться равнодушной.
Чтобы не растаять в его объятиях хоть чуть-чуть, надо быть каменной. Но он,
поделившись со мной спокойствием, получил взамен страсть, которой был лишён столетиями.
Страсть не в смысле только секс, но любая сильная эмоция, кроме страха. Все
остальное выбила из него она за столько сотен лет, сколько редкий вампир может
прожить.
Он отодвинулся посмотреть мне в лицо:
— Ты спокойна. Почему ты спокойна? Я с ума схожу, а ты
смотришь на меня безмятежными глазами! — Он схватил меня за руки, пальцы
впились до боли, но я осталась спокойна. — Злая судьба: чем больше мы
соприкасаемся, тем ты спокойнее, и тем сильнее я завожусь. — Он чуть
встряхнул меня, лицо его перекашивали эмоции. — Меня наказывают, а я
ничего плохого не делал!
— Это не наказание, Дамиан, — ответил мой тихий и
спокойный голос.
— Жан-Клод говорил, что ты, если хочешь, можешь черпать
спокойствие как только оно тебе будет нужно. Что ты можешь меня трогать и
наслаждаться этим, но тебя это не затянет.
Пальцы его впились так, что должны были остаться синяки.
— Дамиан, ты делаешь мне больно.
Голос у меня был все ещё спокоен, но в нем появилась едва
слышная нотка жара, гнева.
— Зато ты хоть что-то чувствуешь, когда я тебя трогаю.
— Отпусти мне руки, Дамиан.
И он отпустил, тут же, будто обжёгся, потому что ослушаться
прямого приказа от меня он не может. Каков бы приказ ни был.
— Сделай шаг назад, Дамиан, дай мне место.
Я теперь злилась, хотя его тело все ещё касалось моего, и
злость заполняла меня, выливалась жаром. И Господи, до чего же это было хорошо!
Я привыкла злиться, я это люблю. Не слишком позитивное отношение, зато правда.
Я стала растирать руки, где он их сжал, и тут же прекратила.
Не в моих правилах показывать кому бы то ни было, что он сделал мне больно.
— Я не хотел делать тебе больно, — сказал он,
обхватывая себя за руки.
На миг я подумала, что это он ощутил мою боль, потом поняла,
что это он, чтобы меня не трогать.
— Конечно, ты только хотел меня оттрахать.
— Так нечестно.
Он прав, это было нечестно, но мне наплевать. Когда он меня
не трогает, я могу позволить себе быть нечестной, несправедливой и вообще какой
хочу. Я завернулась в собственную злость. Я скормила ей все мелочные стимулы,
которые подавляла целые дни. Надо было помнить, что в смысле овладения собой
злоба ничуть не хуже спокойствия. И если отбросишь одно, то и другое труднее
будет удержать.
И я спустила с цепи злость, как спускают озверевшего пса.
Она заревела, вырываясь из меня, и вспомнилось время, когда ярость была у меня
единственным теплом.
— Пошёл вон, Дамиан! Иди спать.
— Не делай этого Анита, прошу тебя.
Он протянул ко мне руку, готов был дотронуться, но я шагнула
назад.
— Немедленно иди!
Здесь он ничего не мог поделать — я дала прямой приказ. Он
вынужден был повиноваться.
Он вышел, блестя слезами зелёных глаз. В дверях разминулся с
Натэниелом. Тот посмотрел на меня безразличными глазами, тщательно стараясь
ничего на лице не выразить.
— Мика должен был уехать.
Я кивнула, поскольку своему голосу не доверяла. Давно я уже
не давала себе так разозлиться. На несколько минут это ощущение приятно, но я
уже начинала жалеть, что так обошлась с Дамианом. Он не просил меня делать его
своим слугой. То, что это произошло случайно, не делает это более правильным.
Он взрослая личность, а я только что послала его спать, как расходившегося
ребёнка. Он заслуживает лучшего отношения. Как и всякий другой.
Злость отхлынула, и мне даже прохладней стало. Термин «пышет
злостью» — вполне реалистичный. И мне уже было стыдно за то, что я сделала,
хотя и понимала, почему. Уж меньше всего мне сейчас было надо, чтобы ещё один
мужчина, со мною мистически связанный, претендовал на долю моей постели или
хотя бы моего тела. Меньше всего. И тем более не нужен мужчина, который даже
ardeur утолить не сможет. Потому что даже в самом его разгаре прикосновение
Дамиана могло охладить огонь. Когда он держит меня за руку, ardeur не может
проснуться, или его хотя бы можно на несколько часов отложить. Так почему же я
не допустила Дамиана к собственному телу? Потому что он хотел намного большего,
чем я соглашалась давать. Я не могу использовать его для борьбы с ardeur’ом,
если не желаю поддаться тому голоду кожи, который испытываем мы друг по другу.
Натэниел вошёл в кухню, босой, одетый только в шёлковые
шорты. Его вариант пижамных штанов. Косу он расплёл, и густые волосы
рассыпались вокруг него пелериной.
— Что-нибудь не так?
Я хотела сказать, что должна извиниться перед Дамианом, но
не успела, потому что в этот миг воспрянул ardeur. И не просто воспрянул, а
поглотил меня, не давая дышать. Горло перехватило бешено бьющимся пульсом. Не
знаю, что там было у меня в глазах, но Натэниел остановился, где стоял, застыв,
как кролик, услышавший поблизости лису.
Ardeur хлынул наружу невидимой водой, горячей, густой,
удушающей. Я увидела, как сила дошла до Натэниела, потому что он задрожал,
покрылся гусиной кожей.
Я однажды уже сегодня заставила ardeur отступить, и за это
есть цена. Я отказалась от прикосновения своего слуги, и за это есть цена. Я
дала волю злости, выпустила её наружу на одного из тех, кто мне дорог — и за
это тоже цена есть. Но я не хотела, чтобы эту цену платил Натэниел.
Глава 12
Не помню, как шла через кухню — шла, наверное, раз оказалась
с ним лицом к лицу. Он смотрел широко — так широко — раскрытыми глазами, и губы
приоткрыл. Я подошла так близко, что видела, как бьётся у него на шее пульс
пойманной птицей. Я наклонилась, наклонилась, чтобы ощутить аромат ванили от
его кожи. Наклонилась так, что могла бы его пульс попробовать на язык как
конфетку. И знала, что конфетка эта была бы красной, мягкой и горячей. Пришлось
закрыть глаза, чтобы не припасть ртом, не лизнуть кожу, не впиться зубами и
выпустить этот трепещущий комочек. Пришлось закрыть глаза, чтобы не таращиться
на пульсирующую, прыгающую… У меня самой пульс заколотился слишком быстро,
стало трудно дышать. Я думала раньше, что кормить ardeur от Натэниела — хуже не
придумаешь, но сейчас мысли были не о сексе. О еде. Из-за связи с Жан-Клодом и
Ричардом во мне жили вещи куда темнее, чем ardeur. Вещи опасные. Смертельные.
Я стояла неподвижно, стараясь смирить сердцебиение, пульс.
Но пусть глаза я закрыла, аромат кожи Натэниела ощущался. Тёплый, сладкий… и
близкий.
