Я сосредоточилась на ощущении от него, и он, будто услышал
мои мысли, успокоился, устроился поудобнее. Натэниел встал у меня за спиной на
колени, все ещё обнимая меня за талию, изогнувшись вдоль моего тела. Лицо его
нависло у меня над плечом, и я услышала свежий аромат его кожи. Вот она, моя
счастливая мысль. Я полечу не потому, что Натэниел меня просил, а потому что у
меня есть Натэниел.
Я поцеловала его в щеку, и он обернулся вокруг меня сзади,
потёрся щекой о моё лицо, о шею.
Дамиан все ещё держал мою руку, но уже некрепко, и смотрел
на нас.
— Я так понял, ты нашла свою счастливую мысль?
Я вдохнула запах чистой ванили и посмотрела на Дамиана:
— Да.
Голос мой охрип от аромата ванили и ощущения тела Натэниела
вблизи. Подумалось: «Это как живая мягкая игрушка, плюшевый мишка или
пингвин», — но это была не вся правда. Мой любимый игрушечный пингвин
Зигмунд никогда не целовал меня в шею и никогда этого делать не будет. Это одна
из его положительных сторон — он от меня не слишком многого требует.
Дверь у меня в голове плавилась, как кусок льда на солнце. В
груди затрепетал страх, и я знала, что страх — не лучшая эмоция, которую можно
унести за эту дверь. Я притянула к нам Дамиана и шепнула:
— Целуй меня.
Он коснулся губами моих губ, и дверь исчезла. Но на этот раз
на нас нахлынули не воспоминания, а ardeur. Впервые в жизни я приняла его,
назвала ласковыми словами, и то, что я сделала, было метафизическим
эквивалентом просьбы: «Приди и возьми меня. Приди и возьми нас».
Глава 13
Никогда до того я не принимала ardeur. Он поглощал меня,
завоёвывал, я уступала ему, но никогда не спускала флаг и не сдавалась — по
крайней мере, без борьбы. Жан-Клод мне говорил, что если бы я только могла не
сопротивляться, это было бы не так страшно. Что, как только научишься чуть-чуть
контролировать, надо будет «подружиться» с силой. Я на него только глянула, и
он сменил тему, но он был прав — и не прав. Для него, думаю, это был соблазн,
но я — это я, и то, что я все ещё могла думать, пока это со мной происходит,
было более затруднением, чем благом.
Ладно, пусть мой смокинг сказал «пока-пока». Ладно, зелёный
фрак Дамиана соскользнул на пол, пусть даже его бледное тело осталось обнажённым,
и сильные мускулы скользили под кожей цвета свежей простыни. Проблемой был
Натэниел, точнее, моё смущение по этому поводу. Я водила руками по неимоверной
теплоте его кожи, но смотреть в его лавандовые глаза — это было уже слишком. Я
не любила Натэниела — не любила в том смысле, который для этого нужен, но глаза
его ясно говорили о его чувствах ко мне. И это было неправильно. Я не могла
этого от него принять, если он меня любит, а я его нет. Не могла.
Я убрала руки, покачивая головой. Дамиан прилип к моей
спине, но как только я отодвинулась от Натэниела, его страстные руки
остановились.
— Черт! — прошептал он и прижался лбом к моей
макушке.
Глаза Натэниела, светившиеся любовью, погасли, постарели. Он
взял моё лицо в ладони.
— Не отстраняйся.
— Я должна.
— Если не секс, Анита, то будет кровь, разве ты не
чувствуешь? — спросил Дамиан.
Что-то я ощущала. Как будто на этот раз я поставила щиты, но
что-то большое и страшное было по ту сторону от них, что-то такое, что я
включила в процесс, ненамеренно, но все равно что-то большое и голодное. Ему
было безразлично, чем питаться, но чем-то оно питаться сегодня будет.
Руки Дамиана по-прежнему лежали на моих плечах, но он
отклонился, чтобы больше ничем меня не касаться.
— Пожалуйста, Анита…
Я повернулась в ладонях Натэниела, чтобы видеть лицо
Дамиана.
— Это неправильно, Дамиан.
— Неправильно — секс, или с кем секс? — спросил
он.
Я хотела было ответить, но руки Натэниела сомкнулись у меня
на лице. Он заставил меня повернуться к нему, и вдруг я почти до боли осознала,
насколько сильны его руки. Эта сила могла раздавить мне кости лица, а не
держать его нежно. Он настолько всегда был покорён, что я редко вспоминала о
его силе, о том, как был бы он опасен, будь он другим.
Я хотела сказать: «Отпусти меня, Натэниел», — но успела
только сказать: «Отпу…», — как он меня поцеловал. Ощущение его губ на моих
губах остановило слова, заморозило мысль. Я не могла думать, не могла думать ни
о чем, кроме этого бархата у меня на губах. И тут что-то сломалось во мне,
рухнул какой-то барьер, и его язык вбился мне в рот на всю длину. Ощущение
этого вторжения сорвало мои щиты, и поскольку больше никто не сопротивлялся,
ardeur заревел, возвращаясь к жизни. Заревел на краю губ, рук, желания
Натэниела.
Дальше была путаница срываемой материи, отлетающих пуговиц,
падающих дождём вокруг. Руки, всюду руки, и звук рвущейся ткани. Моё тело
дёргалось от силы, с которой срывали одежду, и мои руки срывали одежды с них.
Как будто каждый дюйм моей кожи жаждал каждого дюйма их. Чтобы их нагота
скользила по моей. Кожа будто изголодалась, будто никого не касалась уже много
веков.
Я знала, чей голод по коже я сейчас каналирую. Не только
секса не хватало Дамиану. Есть другие потребности тела, которые можно спутать с
сексом, которые ведут к сексу, но не с сексом они связаны.
Одна штанина запуталась у меня вокруг щиколотки, жилет
распахнулся, рубашку разорвали на клочки. Это рука Дамиана схватила меня сзади
за трусы и потянула, сорвав с тела, оставив голой ниже пояса. Я могла бы
повернуться посмотреть, сколько ещё на нем одежды осталось, но передо мной
стоял Натэниел, и шорты на нем были разорваны. Мною, наверное. Он стоял на
коленях передо мной, голый. Я почти никогда не разрешала ему быть голым при мне
— одна из причин, почему я могла ещё не сделать с ним этот последний шаг.
Старайся всегда быть одетой, и ничего слишком плохого не случится.
Сейчас, когда он был передо мной, я только и могла смотреть
на линии его тела. На лицо с этими потрясающими глазами, на этот рот, на линию
шеи, разливающуюся в широкие гладкие плечи, на грудь, явно носившую следы
работы со штангой, на изгиб рёбер под мышцами, ведущими мой взгляд к плоскому
животу, на пологий провал пупка, щедрую выпуклость бёдер, и на его зрелость. Я
только раз до сих пор видела его полностью голым и возбуждённым, и не помнила,
чтобы он был так широк, не совсем так уж длинен, и конечно, он не был прижат
так крепко к животу, будто не мог сдержать зрелость собственной плоти. Он
казался толстым и тяжёлым от желания, и малейшее прикосновение могло бы
расплескать эту зрелость по мне по всей.
Я потянулась к нему, но именно этот момент выбрал Дамиан,
чтобы головкой собственной зрелости провести по мне сзади. От этого движения
меня свело судорогой снизу спереди, заставило податься вперёд, будто
предлагаясь, будто пылая жаром. И эта мысль помогла мне чуть-чуть овладеть
собой, чуть-чуть. Я никогда не видела Дамиана голым, и вот сейчас он собирается
всадить в меня эту наготу. Неправильно. Ведь я же должна сначала его увидеть?
Логики в этом аргументе не было, ни в чем вообще не было логики, но это
заставило меня повернуть голову, посмотреть на него.
