Чья-то рука легла мне на плечо, и я вздрогнула. На меня
своими лавандовыми глазами смотрел Натэниел.
— Как ты?
Глаза у меня жгло, горло перехватил спазм. Боже мой, неужто
я хочу плакать?
Я замотала головой, потому что не доверяла своему голосу.
Нет, ни всхлипываний, ни стонов, ни истерики не будет. До сих пор я сама не
знала, что где-то в глубине души держалась за надежду. Надежду, что мы с
Ричардом как-то поладим. Я думала, что я преодолела это — дура. Я ничего не
преодолела, я только скрыла это от себя. Я не могу отдать себя целиком никому,
потому что я до сих пор люблю Ричарда. А это не глупо?
Он тоже меня любит, но свой стыд он любит больше. Он убежал
не потому, что я не могла принять его зверя. Он убежал потому, что живя со
мною, не мог бы притворяться. Притворяться нормальным. Я никогда не умела хоть
сколько-нибудь сносно притворяться не той, кто я есть, а в последнее время это
у меня даже хуже стало получаться. Можно ли притворяться кем-то другим и быть
искренне счастливой? Сомневаюсь.
Натэниел обнял меня обеими руками, медленно, будто боялся,
что я его остановлю, но я промолчала. Мне прямо сейчас нужно было, чтобы меня
держали. Чтобы держал кто-то, кто меня хочет, хочет меня всю, со всем хорошим и
всем плохим, что во мне есть, с приятным и страшным. Ричард прижимался голым к
моему телу, и даже этого обещания оказалось мало.
В дверях появился Мика.
— Доктор Лилиан на кухне, смотрит рану Ричарда. —
Он посмотрел на Натэниела, перевёл взгляд на Дамиана, потом на меня. — У
Ричарда потрясённый вид. Что случилось?
Я протянула руку, и он подошёл ко мне, не говоря ни слова. Я
зарылась лицом ему в плечо, и это горячее тугое давление прорвалось у меня из
глаз, из губ. Я вцепилась двумя руками в его рубашку и заревела.
Натэниел оказался сзади, поглаживая меня по спине, бормоча
что-то успокаивающее.
— Что случилось? — повторил вопрос Мика.
Ему ответил Дамиан, и я услышала, что он близко, а потом его
рука стала гладить меня по плечу.
— Ричард ненавидит себя сильнее, чем любит кого бы то
ни было.
Вот только тут до меня дошло, что Дамиан и Натэниел были со
мной связаны, когда у нас с Ричардом был этот момент ясности. Первой моей
мыслью было: «Ему как нож острый будет, что эти двое знают его тёмную тайну». А
вслед за ней пришла другая: «А какая, к хренам, разница?»
Я цеплялась за Мику, Натэниел гладил мне спину, а Дамиан
неловко трепал по плечу.
Грегори леопардовым голосом прорычал:
— Че тут стряслось? Я думал, вы с Ричардом трахаться
будете.
Мика избавил меня от необходимости отвечать:
— Грегори, пошёл вон, пока что-нибудь ещё глупее не
сморозил.
— Я ничего такого…
— Вон!
В голосе Мики зазвучала рычащая нотка, и её хватило, чтобы
пробудить в нем зверя, я почувствовала его в теле Мики — как задеваешь кошку в
темноте. Кошку, с которой ты можешь спать в одной постели, и ощущение этого
меха, тельца — как ощущение подушки или простыни, составная часть ночного сна.
Уют, компания, тепло — и твёрдое знание, что если чего не так, за когтями дело
не станет. Зверь Мики подтолкнул моего, и ему стало так тепло, так уютно, как
будто эти два невидимых тела потёрлись друг о друга. Ощущение его шеи рядом с
моим лицом, его кожи, мокрой от моих слез, его рук, обнявших меня, создали один
из тех моментов, когда я понимала: подпусти я его достаточно близко, его
объятия могут стать моим домом.
Натэниел меня поцеловал — очень осторожно, в плечо.
— Не грусти, Анита, пожалуйста, не грусти.
Я повернулась посмотреть ему в лицо. У него на щеках были
слезы. Я отвела руку в сторону, чтобы обнять его за талию, держать их обоих, и
позволила себе утонуть в них, повиснуть на них. Что такое любовь? Иногда —
когда ты просто разрешаешь себе быть собой, и тому, кого любишь, тоже
разрешаешь быть собой. Или тем, кого любишь.
Глава 22
Когда истерика у меня прекратилась, и все сполоснулись хотя
бы настолько, чтобы соседи при виде окровавленных рож не бросились сразу
звонить в полицию, я оделась. Мика заметил, что раз мы все сейчас пойдём спать,
то зачем одеваться, но я не могла без одежды. Все чёрное, включая наплечную
кобуру с «браунингом» и спрятанную под волосами рукоять по-настоящему большого
ножа. Он был скрыт в сделанных на заказ ножнах на спине, скреплённых с
наплечной кобурой, хотя можно было носить их и без неё, но это не так удобно. Мика
опять напомнил, что вряд ли мне в собственной кухне понадобится столько оружия.
Я глянула на него, и он замолчал. Остальные вообще ни слова не сказали.
Вы когда-нибудь пробовали одеваться на глазах у троих
мужчин? Мика — я хотела, чтобы он здесь был, и выгнать Натэниела тоже казалось
нехорошо, а Дамиан… страшновато было сейчас отделять от меня этого вампира хотя
бы дверью. Мы только что занимались с ним сексом, и он даже вошёл за мной в
ванную, и все равно я заставила его отвернуться, пока одевалась. Пусть оборотни
все же заставили меня изменить отношение к наготе, но одеваться перед кем-то —
это ещё интимнее, чем быть голой. Или просто моя застенчивость на сегодня уже
получила все удары, которые в силах была вынести.
Кстати о застенчивости. Если бы мне не казалось это
ребячеством и трусостью, я бы заперлась в спальне, пока Ричард не уйдёт, но это
было бы и ребячеством, и трусостью, так что будь оно все проклято. Тем более
что Натэниел обещал мне сварить кофе. Есть до десяти утра я терпеть не могу, но
кофе — жизненная необходимость.
Дамиан сделал одну вещь, от которой мне стало лучше: он
попросил халат. И тут я сообразила, что ни один из моих знакомых вампиров к
наготе не относится легко. Они готовы обнажаться ради благой цели, но не
расхаживать голыми, как большинство оборотней. Забавно, что раньше я этого не
замечала.
Натэниел принёс из подвала собственный халат Дамиана и
заглянул к себе, чтобы тоже взять пару джинсов. Очко в его пользу, что оделся
без моей просьбы.
Халат Дамиана будто приехал прямо из викторианской Англии —
а может, так оно и было. Густой темно-синий бархат, тяжёлый как пальто, а не
как халат. Несколько протёрт на локтях, обшлага и подол залоснились, но вся
вещь просто кричала, какая она дорогая. Дамиан завернулся в него с такой
нежностью, как будто это его любимый плюшевый мишка. Когда он завязал пояс,
только ладони остались на виду.
— Но это же не халат? — спросила я.
Он встряхнул головой, вытаскивая волосы из-под воротника,
разметав их неожиданным красным потоком по синему.
— Это пеньюар.
Я кивнула, будто поняла, что он говорит, и протянула ему
руку. Не потому, что хотела его коснуться, хотя и это тоже было, но из-за
несчастного вида у него в глазах, и ещё потому, что он потирал руки о синий
бархат, будто от этого ему было спокойнее. Он принял мою руку и улыбнулся мне
впервые с тех пор, как та-кто-его-создала обрушила на нас свою злобу. Улыбка
была робкая, но стала уверенней, когда он коснулся моей руки.
