Я боялась, что после прикосновения все опять изменится. Что
будет похоть, или любовь, или ещё что-то, с чем я не справляюсь, но с ощущением
его руки ничего этого ко мне не пришло, а пришло чувство безопасности.
Облегчение, что я первая захотела до него дотронуться. Раз я так сделала,
значит, я не сержусь.
— Я не злюсь, — сказала я.
У него чуть шире открылись глаза:
— Ты знаешь, о чем я думаю?
— А разве ты не знаешь, о чем думаю я?
— Нет, — ответил он.
— Спроси его, знает ли он, что ты чувствуешь, —
предложил Натэниел.
— А я разве не спросила?
— Нет.
Я задумалась на секунду. Он был прав.
— Ладно, что я чувствую?
— Ничего, — сказал Дамиан. — Ты очень
стараешься ничего не чувствовать.
Я и об том задумалась, и тоже кивнула. Он опять был прав.
Ощущалась некоторая оглушенность, облегчение, что потребность Дамиана в
защищённости преодолела прочие осложнения, но по-настоящему, всерьёз я не
чувствовала ничего. Как раковина на песке, промытая морем, белая и розовая и
абсолютно пустая. То место во мне, которое должен был заполнить, наполнить
Ричард, было пусто, но не так, как бывает пуста рана. Пусто, как раковина,
скользкая, мокрая, ждущая. Ждущая, чтобы кто-нибудь другой пришёл и залез
внутрь, сделал из этой пустоты себе защиту, броню, дом.
И даже подумав об этом так явно, я не ощутила почти ничего.
Это было так близко к той заполненной треском помех пустоте, где я убиваю, но
этого треска не было. Была мирная пустота, будто смотришь на горизонт, где
только вода и небо. Мир, покой, но не совсем пустота, а ожидание. Ожидание
чего?
Дамиан сжал мне руку. Я улыбнулась ему, но сама знала, что
улыбка не дошла до глаз, это был рефлекс, а не выражение эмоции. Её просто не
было. Как будто находишься в шоке, а шок — это природная изоляция, когда
организм замыкается в себе, чтобы залечивать раны, или чтобы умереть без боли и
без страха.
Ну, умирать я не собиралась. От разбитого сердца не умирают,
это только кажется, что умираешь. Из личного опыта я знала, что надо продолжать
двигаться, действовать так, будто сердце не истекает кровью, и тогда не умрёшь,
и в конце концов даже перестанешь этого хотеть.
Мика подошёл и встал передо мной. Когда-то было странно
видеть такую разумную серьёзность в этих кошачьих глазах, а теперь для меня это
были просто глаза Мики. Он тронул меня за лицо, и рука у него была такая
тёплая, что мне хотелось потереться об неё щекой. Но я не стала. Не знаю,
почему. Я просто стояла перед ним, и он гладил мне лицо, а Дамиан цеплялся за
руку. И я знала, что на лице у меня та же пустота, что и внутри.
— Ты не обязана туда идти, — сказал он.
— Нет, обязана.
Он положил и другую руку мне на щеку, моё лицо оказалось у
него между ладонями, тёплыми-тёплыми.
— Нет, Анита, ты не обязана.
Дамиан поглаживал мне костяшки пальцев, как делал, если
боялся, что я на кого-нибудь сержусь. Я не сердилась, но, быть может, он и
других эмоций боялся. Дамиан умел помочь мне успокоиться, управлять своим
характером и быть не такой беспощадной или скорой на расправу, но твой слуга
может поделиться с тобой только тем, что у него есть. Дамиан не мог мне помочь
справиться со страхом, с одиночеством, с печалью, потому что сам был ими
переполнен. Сегодня он только и мог мне предложить, что прикосновение дружеской
руки, а ведь есть вещи и похуже.
Я закрыла глаза — не для того, чтобы не видеть серьёзного
лица Мики, а чтобы омыться теплом его ладоней. Мне пришлось закрыть глаза,
чтобы наслаждаться теплом его рук и не отвлекаться на цвет его глаз. Я
позволила себе сделать то, что мне хотелось с самого начала, как он коснулся
меня ладонями — я потёрлась об одну руку щекой, потом о другую. И его руки
двигались вместе со мной, и это было как танец — его руки у меня на лице, на
волосах, и я об него трусь как кошка.
Он в какой-то момент поцеловал меня, пока я вертела лицом
между его ладонями. Его губы, мягкие и полные, прижались ко мне, нежно и твёрдо.
Я открыла глаза, и его лицо было так близко, что расплывалось перед глазами.
Он чуть отодвинулся, чтобы мы друг друга видели, но не
выпустил меня.
— Я бы тебя от этого избавил, если бы ты мне позволила.
Я накрыла его руки своими.
— Ты хочешь сказать, что извинишься вместо меня, а мы с
Дамианом сможем укрыться в спальне?
Кто-то уже поставил на место входную дверь. Она висела в
проёме, искривлённая, и немного света лилось в щели, но это не было плохо.
Когда первая полоска света поползла по полу, Дамиан схватил меня за плечо, и я
потрепала его по руке, но что дальше делать — не знала. Мика сообщил, что в
кухне он закрыл шторы, так что она затенена, насколько это возможно. Я
улыбнулась — он всегда предвосхищал мои желания. Иногда это меня раздражало, но
не сегодня. Сегодня я принимаю любую помощь.
Дамиан — это был великолепный предлог укрыться в тёмной
части дома. К несчастью, почти настолько же, насколько я не хотела видеть
Ричарда, я не хотела и оставаться наедине с Дамианом. Мужчины довольно забавно
ведут себя после секса: некоторые начинают вести себя как хозяева, другие
становятся эмоциональными, а третьи — хотят повторить. Ни с чем таким я в
настоящий момент не хотела иметь дела. Да, конечно, ему спокойно от моего
прикосновения, но это ещё не значит, что наедине со мной он сможет подавить в
себе самца. Все-таки он и есть самец, и рисковать я не хотела.
— Если ты так это формулируешь, то да.
— Это не я так формулирую, это так и есть, Мика. Это
значит спрятаться.
— Она прятаться не будет, — сказал Натэниел тихо и
очень печально — я не поняла, почему, — и звук его голоса заставил меня
порадоваться, что в этот момент мы не касаемся друг друга. Что бы он сейчас ни
чувствовал, это явно не слишком приятно.
— Для тебя осторожность не является лучшей частью доблести? —
спросил Мика, и выражение его глаз было близко к страданию. Но, как это ни
странно, из всех мужчин в моей жизни он был среди немногих, чьи эмоции и мысли
я не умела читать. Я умела читать выражение его лица, тела, но мысли и
внутренние эмоции принадлежали только ему.
— Нет, — сказала я. — Никогда. Ну, почти
никогда.
Я потрепала его по рукам и шагнула назад, чтобы он отпустил
меня — или продолжал держать, зная, что мне этого не хочется.
Он убрал руки, и первый намёк на злость мелькнул у него в
глазах.
— Я не люблю смотреть, когда тебе больно.
— Я тоже не люблю на это смотреть, — сказала я.
От этого он почти улыбнулся.
— Пытаешься шутить? Это хороший знак.
— Пытаюсь? Всего лишь пытаюсь? Я думала, получилось
смешно.
