— Ты стараешься меня отвлечь.
— Нет, я стараюсь не дать тебе разозлиться.
— Разозлиться на что? — спросила я, опуская руки
вдоль его спины. Трудно было так близко к нему не дать волю рукам.
— Просто разозлиться. Ты злишься всегда, когда тебе
неловко, а то, что сейчас было на кухне, тебя должно было здорово смутить.
Мои руки просунулись под ремень, к верху джинсов. Когда-то я
думала, будто для того, чтобы кого-то так трогать, нужна любовь. Приятная
мысль, и мне она тоже нравилась, и рождала чувство защищённости. Сейчас мои
руки блуждали по грубой ткани новых джинсов, но под ними ощущалась плотная
выпуклость зада. Задница у него была отличная, круглая и тугая, меньше, чем мне
нравится, но вполне отчётливая. Я ему когда-то сказала, что ему нужна тяжёлая
задница, чтобы уравновесить то, что спереди. Честно говоря, у Натэниела зад
круглее и полнее, больше похож на женский. Плотный, твёрдый, но круглый. А я
люблю, чтобы у мужчин было за что подержаться. Меньше всего мне нравятся такие,
у которых худосочная задница белого супермена, и джинсы на ней мешком висят.
Мне что-то такое нужно, чтобы и в руки взять, и укусить за что. Я, когда
говорю, что люблю мужчин с мясом, вкладываю в эти слова не один смысл.
Сейчас я ткнулась головой ему в грудь, руками взялась за
ягодицы. Он чуть покачивался, укачивая меня. Это любовь? То, что я могу его
трогать, где хочу, а он меня — любовь? Или просто вожделение?
Чуть приподняв лицо, я тронула кожу на его шее, тёплую,
приятную. Меня воспитали в убеждении, что любить можно только одного. Если я
люблю Жан-Клода, то Мику я любить уже не могу. Если я люблю Мику, не могу
любить никого другого. Единственный, кому я без колебаний могу сказать «я люблю
тебя» — как ни странно, это Ашер. У меня начинало складываться подозрение, что
это потому, что Жан-Клод его любит, любит уже много сотен лет, за вычетом тех,
когда они друг друга ненавидели. В объятиях Жан-Клода, пронизываемая теми
чувствами, что испытывал он к Ашеру, я вполне могла сказать «люблю» и быть
искренней. Но здесь и сейчас, когда Жан-Клода рядом нет, это слово застревало у
меня в глотке, грозя удушить.
Иногда я думала, что люблю Мику, но это было не то, что
хотят от тебя услышать те, кто хотят, чтобы ты их любила. Иногда это хуже, чем
не любить.
Я взялась рукой за середину его зада, поглаживая пальцем
сквозь джинсы, а другая рука поднялась вверх, ухватилась за курчавые густые
волосы, коснулась тёплой шеи. Я знала, кто это у меня в голове, запуская в эти
волосы руку и наклоняя голову на сторону, выставляя длинную, отчётливую линию
шеи. Мы почти одного роста, и его шея оказалась точно напротив моих губ, чтобы
лизнуть кожу. Такую тёплую, неимоверно тёплую. Я охватила её губами, ощутила
биение пульса под ней и всадила зубы.
Мика вскрикнул, но не от боли. Он сильнее прижался ко мне,
подставляя шею, как жаждущая женщина прижимается к мужчине. Я всаживала в кожу
зубы и давила в себе желание прокусить, пустить кровь. Жан-Клод наполнял мне
голову образами — он, Ашер и Джулианна, давно погибшая человек-слуга Ашера.
Секс там тоже был, но куда больше смеха, и игры в шахматы, и Джулианны, сидящей
с вышиванием у огня. Больше объятий, чем траханья. Образы Ашера и его, и меня,
и Мики тоже. Клыки его на шее у Мики, а я смотрю на обоих. Жан-Клод подходит к
нам обоим, спящим на его большой кровати в шёлковых простынях, и каштановые локоны
Мики так перепутаны с моими чёрными, что нельзя сказать, где мои и где его
волосы. Жан-Клод дал мне ощутить его чувства, когда он стянул с нас одеяло и
почувствовал первое дыхание тепла. Ощущение, когда он втискивает между нами
своё холодное тело, и мы шевелимся во сне, медленно просыпаясь навстречу его
рукам. Как дорого ему, что Мика просто даёт ему кровь и не спорит, и делает
вид, что это не такой уж ценный дар. Или как много для него значит, что он
может отвернуться от кровоточащего и все ещё желающего тела Мики к моему и
войти в меня другим способом, а Мика смотрит или участвует. Смотреть на это
глазами Жан-Клода было мне неловко, и хотелось здесь не быть, но он шепнул мне
мысленно, пока мой рот наслаждался вкусом кожи Мики: «Если это не любовь, ma
petite, то я ничего о ней не знаю. Если это не любовь, то от сотворения мира
ещё никто никого не любил. Ты спрашиваешь себя: Что такое любовь? Люблю ли я? А
спросить надо: Что такое не любовь? Что есть такого, что делает для тебя этот
мужчина не из любви?»
Я хотела заспорить, но Жан-Клод был слишком глубоко в моем
разуме, а шея Мики у меня между зубами. Столько видов голода можно утолить на
этой плоти, столько желания, столько… столько… Сладкая струйка крови зазмеилась
по языку, помогла мне овладеть собой, и я отодвинулась, чтобы не ранить его. Но
он обмяк, прижимаясь ко мне, как после законченного секса. Он дрожал, его дрожь
передавалась мне, и дыхание его вырывалось вздохами.
Я держала его, обвив руками, иначе он бы упал, наверное. Он
отдал себя мне полностью. Не пытался защитить себя, не боялся, что я вырву ему
горло, а надо бы. Но он мне доверял. Доверял, что я не сделаю ему больнее, чем
будет радостно. Никогда до сих пор я не пускала ему кровь, никогда не оставляла
больше, чем следы зубов или синяки. И так это было хорошо — держать его между
зубами и не прекращать, пока не почувствуешь вкус крови.
Он засмеялся с придыханием и сказал хрипло:
— Натэниел будет ревновать.
— Ага, — шепнула я. — Он всегда хотел, чтобы
я его пометила.
И пришла мне такая мысль: «Разве убьёт меня, если я дам
Натэниелу немного того, чего ему хочется?» Нет, не убьёт. Вопрос в том, сломает
ли это меня, и если да, то насколько? Эхом отозвался у меня в голове Жан-Клод:
«Вряд ли сломает, ma petite. Скорее исцелит тебя — и его».
— Пшел вон из моей головы, — сказала я.
— Что? — переспросил Мика.
— Ничего, прости, сама с собой.
Жан-Клод сделал, как я велела, но его смех ещё звучал у меня
в голове эхом все остальное утро.
Глава 26
Я сидела в кухне и ела печенье, щедро намазанное маслом и
мёдом. Отличное было печенье, но гвоздём программы был Грегори. Он все ещё
оставался в облике леопарда, но печенье ел. Вы когда-нибудь видели, как едят
хлеб зубами, предназначенными для перегрызания горла антилоп? Интересное
зрелище. Если бы он просто клал целое печенье в рот, было бы нормально, но он
поступал по-другому. Он поедал кружочки выпечки, капающие маслом и смородиновым
вареньем кусочками, деликатно. Но челюсти его не были приспособлены для
деликатной работы, и мех перемазало вареньем, а Грегори облизывал его
неимоверно длинным языком. Это отвлекало, но и завораживало. Как сочетание
«Планеты зверей» и «Сети еды».
Хорошо, что было, кому меня развлечь, потому что Натэниел
был совершенно мрачен. Я знала, что его огорчит моя метка на шее Мики, потому
что меня он буквально умолял сделать это ему, а я отказалась, но насколько он
расстроится, я себе не представляла. Он грохотал кухонной утварью. Дверцы
шкафов он не закрывал, а захлопывал. Когда он открывал холодильник, доносился
хор ударов, шлепков и прочих звуков. Я понятия не имела, что пластиковые
контейнеры могут так грохотать.
