В промежутках между грохотом он соглашался со всем, что
говорил Грегори, но таким тоном, будто вызывал на ссору.
— Мы сегодня объявили выступление леопарда, и если меня
не будет, придётся тебе, — сказал Грегори и облизнул «морду» длинным
языком.
— Ладно, мне все равно сегодня вечером нечего делать.
Почему-то я поняла, что это шпилька в мой адрес.
Мика посмотрел на меня, и этот взгляд яснее слов говорил:
«Уладь все это». Почему это всегда мне кашу расхлёбывать? Ну, прежде всего,
потому что я обычно её и заваривала. Вот так.
Следы моих зубов отпечатались у Мики на шее. Они слегка
поблекли под действием неоспорина, но перевязывать их не было нужды. Его
счастье — и моё. Я остановилась как раз когда могла нанести ему рану
посерьёзнее. И крови меньше, чем в тот единственный раз, когда я позволила себе
пометить Натэниела. Это было, когда ardeur только появился и я все ещё пыталась
утолять его как-нибудь так, чтобы не нужно было сношения. Такая я была дура.
Последней соломинкой послужил инцидент, когда Натэниел
попытался убрать со стола масло, а ещё не все доели. Грегори перехватил
маслёнку, а когти леопарда не приспособлены держать фарфор. Маслёнка выпала и
разлетелась по всему полу, масло проехало из угла в угол, оставив противный
след, как жёлтый слизняк. Не знаю, что я могла бы сказать — вряд ли что-нибудь
полезное, — как зазвонил телефон.
— Возьмите кто-нибудь трубку, — сказал Натэниел с
пола, убирая грязь. — Я тут занят слегка.
Мика продолжал есть, будто не слышал. Наверное, был
расстроен, что я не сказала Натэниелу что-нибудь утешительное. Проблема была в
том, что я не знала, что можно сказать. Так что трубку взяла я.
— Анита, это я, Ронни.
— Привет, Ронни! — Я стала лихорадочно думать. Да,
не у меня одной проблемы. Я никак до сих пор не могла поверить, что она
отвергла предложение Луи. А вслух я произнесла: — Как ты там?
— Луи мне оставил сообщение на автоответчике, и я знаю,
что ты знаешь.
Голос её звучал слегка с вызовом.
— Понятно. Хочешь об этом поговорить?
Вызова я не приняла. Не на меня она злится.
Она испустила долгий вздох.
— Нет… да… не знаю.
— Можешь ко мне приехать, или где-нибудь встретимся,
если хочешь.
Я говорила тем же тщательно-спокойным голосом, каким так
часто говорил со мной Мика.
— Я бубликов привезу.
— Могу накормить домашним печеньем, когда приедешь.
— Домашним печеньем? Неужто ты его испекла? Быть не
может.
— Нет, это Натэниел.
— Он умеет печь?
— Как видишь.
Волна её сомнений накрыла меня даже по телефону.
— Нет, честно, он отлично готовит.
— Раз ты так говоришь.
— Знаешь, мы бы с голоду умерли все, если бы ждали,
пока я что-нибудь приготовлю.
Тут она засмеялась:
— Вот это уже чистая правда. Ладно, я скоро приеду,
оставьте мне пару печений.
— Не сомневайся.
И разговор закончился. Повесив трубку, я ещё постояла у
телефона секунду, глядя на сердитую спину Натэниела и мусорное ведро, куда он
сбрасывал разбитую маслёнку и загубленное масло. Никогда не думала, что завязанные
на затылке волосы могут подпрыгивать сердито.
Мика посмотрел на меня — очень красноречиво. Взгляд говорил:
«Немедленно все исправь, немедленно, иначе я на тебя тоже разозлюсь». Когда с
тобой в доме живут двое мужчин, это имеет свои теневые стороны. Одна из них —
если они оба с тобой одновременно поссорятся.
Натэниел стоял возле шкафа, положив руки на край, и всем
телом излучал гнев. Никогда я его таким не видела. Казалось бы, это должно было
меня взбесить, но нет. Наверное, если он хочет злиться, то имеет право.
Я попыталась придумать что-нибудь полезное, что сказать.
Натэниел из счастливого домашнего жаворонка превратился в разозлённого мужчину,
такого разозлённого, каким я его никогда не видела. А изменилось только одно: я
поставила Мике метку на шее. Натэниел вполне терпел, что у Мики есть и сношения
со мной, и оргазм, когда ему, Натэниелу, почти ничего не достаётся. Так почему
же один такой неосторожный засос так все изменил? Я думала-думала, аж между
глаз заболело, и тут меня осенило — вроде бы хорошая мысль. Со мной это редко
бывает, если не поговорю с друзьями поумнее меня. Но вдруг до меня допёрло.
Я подошла к нему и взяла его за плечо. Он отдёрнулся.
Никогда раньше такого не было, и это меня испугало. Я не хочу, чтобы он на меня
злился. Пусть он на меня никогда не злится. Мика прав, я должна это исправить.
Только как?
— Натэниел…
И будто шлюз прорвало.
— Не могу я так жить! Ты мне чуть-чуть отдаёшь и тут же
обратно забираешь. Сегодня был оргазм, но только ради какой-то метафизической
фигни. И ты найдёшь повод, чтобы никогда уже такого не было, всегда находишь!
Он все получает — и секс, и оргазм, а мне ничего. Но ты на мне ставила метки,
на мне, не на нем! — Он все ещё смотрел на шкаф и орал все громче. —
Только это у меня и было. Только это!
Он запнулся перевести дыхание, и я бросилась в эту короткую
паузу.
— Мне очень жаль…
Но он уже перевёл дух и мчался дальше.
— Не знаю, почему я ещё надеюсь… — Он запнулся,
остановился, и медленно повернулся ко мне. — Как ты сказала?
— Я сказала, что мне очень жаль.
Лицо его на миг стало мягче, потом снова натянулось, и он
прищурился. Явно с подозрением.
— И что тебе жаль?
— Мне жаль, что ты огорчён.
— А!
И он снова сорвался на крик.
Я взяла его за руку, и на этот раз он не отдёрнулся, но
продолжал перечислять все, что я для него или с ним не делаю. И этот список мог
бы меня смутить, если бы для меня сейчас не было главным прекратить ссору.
— Тебе сегодня вечером на работу, — сказала я.
Это его остановило — очень уж неуместно прозвучало в его
горестных ламентациях.
— Ну? И что с того?
— Если бы не это, я бы тебя сейчас отвела в спальню и
поставила бы тебе засос не хуже.
Он снова отодвинулся.
— Не надо мне это, раз ты только для того чтобы меня
успокоить. Я хочу, только если ты тоже хочешь, если тебе тоже в радость.
Ну и ну, какой требовательный он бывает. Мне пришлось
остановиться и мысленно посчитать до десяти, потому что вся эта игра в доминанта
и подчинённого здорово шевелит во мне определённые струны. Я достаточно
исследовала этот мир доминантов и подчинённых, чтобы знать, насколько он больше
и разнообразней, чем я думала. Есть такие, которым моя любовь к ногтям и зубам
во время ласк и секса представляется извращением. Они даже связывание сюда
относят. А я люблю ногти и зубы, по-настоящему, не притворяюсь, и делаю это не
только для Натэниела. Додумавшись до этого, я перестала сердиться на него. Меня
не злило то, чего он хотел; мне перед собой было неловко, что мне это нравится.
Теперь я это поняла и полностью приняла. Или почти полностью.
