— Помоги, — шепнула я.
— Всем выйти! — велел он.
Все глаза обернулись к нему.
— Вон, вон, все! — заорала я и попыталась к ним
броситься, но Натэниел перехватил меня за талию, и я не стала сопротивляться.
Заставила себя не сопротивляться. Но продолжала кричать: — Вон, все выйдите
вон!
Стив Браун ухватил жену за руку и поволок к двери. Наконец и
Берт зашевелился, взял её за другую руку, помогая. Смотрел он на меня так,
будто никогда раньше не видел — может быть, так оно и было. У Берта дар видеть
только то, что он хочет видеть.
Мелькнуло побледневшее лицо Мэри, и дверь захлопнулась, а
крик «Все выйдите вон!» сменился бессловесным, бесформенным воплем. Резкие
выкрики вырывались у меня из глотки, пока она не охрипла и я не свалилась
мешком на руки Натэниела.
До сих пор я ощущала своего зверя как большую собаку или
кошку, которая трётся мехом о моё тело и сознание, но сегодня я поняла, что это
в звере ещё не самое опасное. Самое опасное в том, что он — животное, а
животные не различают добра и зла. Я орала, потому что прекратить и делать
что-то другое означало риск, что может вернуться то же намерение, и я не была
уверена, что смогу противостоять ему второй раз.
Глава 30
Натэниел звал меня по имени, но я не могла ответить. Я
боялась ответить. Боялась, что если я хоть на миг задумаюсь, тот холодный разум
снова возьмёт верх. Натэниел упал на колени, держа меня по-прежнему за талию.
Это внезапное движение меня спугнуло, заставило прекратить крики, будто
щёлкнули выключателем. Второе сознание вплыло в тишину. Но оно уже не было
холодным, оно было испуганным. Леопарды — одиночки, и только три причины бывают
у диких леопардов для встречи: подраться, потрахаться или сожрать. Он тот, кто
либо набьёт нам морду, либо нас оттрахает, либо сожрёт. В этом страхе, ревевшем
у меня в мозгу, других вариантов не было. Я-то думала, что понимаю, что такое
реакция «дерись или беги», но такого и близко не было. Все, что я испытывала
как человек, было бледной тенью этого. Потребность ударить или удрать
пронизывала меня до костей. Все тело гудело ею, все сильнее, все быстрее,
потому что драка будет насмерть.
Я заставила себя не паниковать, не вырываться, не отбиваться
от Натэниела. Можно из этого выбраться. Я это знала, и второе сознание тоже
знало это. Можно выбраться. Можно спастись. Но то немногое, что осталось во мне
ещё от человека, знало, что Натэниел нас не тронет. Мы должны дать ему нас
сдержать, должны, потому что я знала, что ещё можно спастись. Чего я не знала —
так это того, что будет, если я вырвусь. Что если Натэниел не сможет меня
удержать, чтобы я снова думала, как разумное существо? Я не хотела этого
выяснять, потому что ничего хорошего точно не будет, а будет такое, с чем я
потом жить не смогу.
Я заставляла себя не двигаться. Не сопротивляться, когда
Натэниел опускал меня на пол, обмякнуть в его руках, когда он навалился сверху.
Тот, второй разум просто завизжал, когда тело коснулось ковра. Он вопил, что
нас убьют, и он в это верил. У него здесь друзей не было. Я всегда думала, что
мой зверь — хотя бы отчасти волк Ричарда, но сейчас я знала, что это не так.
То, что боролось со мной, никогда не понимало общественного порядка стаи. Для
него была только дичь, соперники, партнёры по спариванию и детёныши. А
детёнышем я уже не считала Натэниела ни в малейшей степени.
Я позволила ему положить себя ничком на ковёр. Юбка
оказалась слишком короткой, чтобы расстелиться по полу, и она стала задираться.
Тело Натэниела прилипло к моей спине, руки держали мои запястья. Я старалась
подавить вопящий голос у себя в голове, лежать тихо, позволить Натэниелу
держать меня изо всех сил. Он не был обучен фиксировать человека на полу, и
делал только то, что умел, раздвигая мне ноги бёдрами, чтобы я не могла встать
на колени и его сбросить. Юбка задралась так высоко, что ничего уже не было
между ним и мною, кроме моих трусиков и его брюк. До ужаса беззащитное положение.
Даже то во мне, что ещё было мной, этим не было довольно. Потому что, как
только тебя вот так прижмут, то от тебя ничего не зависит. А я люблю, когда
есть выбор. Выбор — это возможность спастись.
Натэниел мне плохого не сделает. Не сделает. Не сделает.
Я повторяла это снова и снова, пока он пристраивался. Зверь
во мне знал, что в этом положении он может нам спину поломать. Для меня самой
это выглядело как подготовка к изнасилованию. Я знала, что Натэниел этого не
сделает, и ещё знала, что если собираешься кого-нибудь изнасиловать, то надо
сначала одежду снять, а потом уже ставить в такую позу, потому что иначе руки у
тебя будут заняты, а штаны сами не расстёгиваются. Логически рассуждая, мне
ничего не грозило, но логика не всегда побеждает страх. Зверь боялся, потому
что другому леопарду доверять не умел. Я боялась, что будет, если самая
недоминантная личность среди всех мне известных не сможет меня достаточно
подавить, чтобы я не вырвала ему горло или не проломилась через хилую
перегородку офиса и не растерзала всех, кто снаружи. Что Натэниел мне плохо не
сделает, я верила — я не верила, что он сможет меня удержать и обезопасить всех
остальных. Разве не умолял он меня сегодня утром всадить зубы ему в шею и
пустить кровь? Я боялась, что он… ну, не дотягивает. Не дотягивает до леопарда,
до мужчины, до личности, наконец. Сомнения питали страх, страх раздувал
сомнения, и я потеряла — потеряла себя, потеряла контроль.
Последней ясной мыслью, пока ещё панический страх не заволок
сознание, была такая: «Подняться с пола!» Я должна была встать. Я все забыла,
даже забыла, как пользоваться собственным телом, как драться. Остался только
страх, а страх не строит планы — он реагирует.
Расслабленная неподвижность, к которой я себя вынудила,
пропала, и я заметалась, стала бросаться из стороны в сторону, вскидываться. Я
билась всем телом, каждой мышцей. Все, что во мне есть, я в буквальном смысле
бросила на одно — подняться с пола.
Натэниела швыряло вместе со мной. Он изо всех сил старался
удержать мои руки на полу, прижать бедра, не дать свести ноги, чтобы я не
поднялась на колени и его не сбросила. Я чувствовала, как он борется, но он не
привык быть сверху.
Бросившись влево, я приподняла нас обоих. Он немедленно
придавил нас обратно, и я ощутила, насколько он мог бы быть силён. С огромной
силой придавил он меня к полу. Я ничего не смогла бы сделать против этой силы,
если бы он захотел отпустить одну мою руку и полезть ещё куда-нибудь, но он
держал оба моих запястья, и пусть я не могла подняться, но и он не
контролировал меня полностью.
Что-то он говорил, не знаю уж, сколько времени повторял это,
но я только теперь поняла.
— Анита, не заставляй меня делать тебе больно, Анита,
прошу тебя, прошу, пожалуйста! — Он почти выкрикнул последнее слово.
Испуг в его голосе сказал моей леопардихе, что мы побеждаем.
Мы его заставили нас бояться, и он нас отпустит. Пришпоренная кошка вместе со
мной бросилась опять влево. Так, если сейчас он не стукнется спиной о стол, мы
начнём кататься на спине и стряхнём его. Я снова закричала, но уже не в страхе,
а торжествуя.
