— Ну, рыбонька, стал бы я врать?
Я смотрела на Байрона, ни о чем таком не думая. Запястье
болело, и я гадала, почему же я не заметила раньше, как вдруг поймала себя на
мысли, голый ли он под халатом, и хотелось, чтобы да.
Я закрыла глаза и попыталась поставить щит. Отгородиться от
всего, что было у меня общего с Жан-Клодом, но его голос пробился сквозь
защиту.
— Прости, ma petite, пожалуйста, прости меня, но Примо
все ещё сопротивляется мне, а я недостаточно напитался. Я не могу одновременно
питаться и держать его, но ты можешь напитаться за меня. Ты можешь дать мне то,
что мне надо, ma petite. Прошу тебя, умоляю, не отказывай мне. Если я выпущу
его из-под контроля, он растерзает этих женщин. Он считает, что они его
унизили. Прошу тебя, ma petite, услышь меня и пойми, что я говорю только
правду. Помоги!
Он резко оборвал контакт, и я мельком увидела ярость Примо,
пронзающую похоть, которую внушал ему Жан-Клод. Примо был как пьяный,
продолжающий драться, вырываться из держащих рук.
— Чтоб тебя, Жан-Клод! — шепнула я.
Байрон тронул меня за руку:
— Эй, не падай в обморок.
Я открыла глаза, и эти его серые были рядом со мной.
Близко-близко. Не знаю, что было у меня в глазах, но он отскочил как
обожжённый. Его глаза чуть расширились, и голос прозвучал с придыханием:
— Мне не нравится выражение твоих глаз. Оно тебе не
свойственно.
Я потянулась к нему, и он отступил. Я двигалась вперёд, а он
отступал, и потому я соскользнула со стула, а он на миг сел на пол, не сразу поднявшись.
Я осталась на полу, но подол его халата удержала в руках. Ткань натянулась,
отходя от его тела, и я увидела, что под халатом что-то надето, но не много.
Это была похоть, но не просто, а голод похоти, будто секс — еда. Я-то думала,
что в этом смысле ardeur самое худшее, но сейчас было… ещё хуже. С той только
разницей, что ardeur с самого начала был мне слегка подвластен в том смысле,
что кто-то мог мне не нравиться или даже помочь мне одолевать ardeur. А сейчас
было не так. Все неважно. Голод такой первобытный, что все неважно.
— Анита, помоги! — вскрикнул Жан-Клод у меня в
голове. Он назвал меня настоящим именем, и отчаяние его резануло как нож.
И отчасти это отчаяние проникло в мой голос.
— Прости, Байрон, но Жан-Клод вот-вот выпустит Примо
из-под контроля. Ему нужна еда.
— И кому придётся быть этой едой? — спросил он с
ноткой страха в голосе.
Мне пришлось закрыть глаза и сделать глубокий вдох:
— Времени нет.
— Я не дам тебе вырвать мне горло только потому, что
мастер ухватил кусок не по зубам.
Я покачала головой, не открывая глаз.
— Не бойся, Байрон, пожалуйста, это разжигает зверя. Я
предлагаю тебе ardeur. — Я открыла глаза и посмотрела на него. Он отступил
от меня, насколько позволял натянувшийся халат. В голосе у меня начинали
проскальзывать рычащие нотки, когда я сказала: — Но предложение ограничено по
времени. Или иди сюда, или слово «еда» перестанет быть эвфемизмом.
Очень забавное у него сделалось лицо.
— Ты имеешь в виду секс? Настоящий? Без всяких
эвфемизмов?
Будь у меня время, я бы позабавилась.
— Да.
— Рыбонька, что ж ты сразу не сказала?
Он направился ко мне, развязывая на ходу пояс и сбрасывая
халат. На нем были только тончайшие стринги, а все остальное — очень бледное
тело. Мускулы, которые он нарастил меньше чем за месяц, играли под кожей, когда
он упал на колени передо мной.
— Кто сверху? — спросил он с улыбкой.
Я положила руки на обнажённые бледные плечи, и от этого
прикосновения улыбка растаяла.
— Я сверху.
И я толкнула его на пол.
Глава 37
Байрон повалился на спину, я оказалась на нем верхом, руки
прижимали его запястья к полу. С себя я сорвала только бельё. Прелюдии не было
— не было ни времени, ни необходимости. Всюду, где я его касалась, я чуть
подпитывалась. Голая кожа — все, что мне было сейчас нужно, но это было питание
далеко не полное. Недостаточное. Я прижалась ртом к его губам, сунула язык ему
в рот, и снова кормилась, и снова мало. Я прижалась к нему телом, но на нем все
ещё были эти плавки. Тогда я отпустила его руку, и она тут же нашла край
плавок.
— Сорви, — сказал он, и голос у него был более
глубокий, более настоящий, чем обычно.
Я рванула материю прочь, и вдруг он голый упёрся в меня, не
вошёл внутрь, а прижался, и он был тёплый. Тёплый от чужой выпитой раньше
крови. Ощутив, как он упирается в меня, я вскрикнула.
— Анита? — спросил Натэниел. Он вошёл и встал как
можно дальше от нас, где я могла его видеть. — Это как ardeur, только ещё
хуже, сильнее.
Вид у него был почти перепуганный, а в руках он держал
охапку салфеток в пакетах.
Я хотела бы извиниться, или сказать что-то цивилизованное,
но Байрон подо мной шевельнул бёдрами, и это слабое движение вернуло моё
внимание к лежащему подо мной мужчине. Глаза его потемнели, как небо перед
бурей. Глядя в них, я удивлялась, как я могла вообще счесть их нежными. Он
столько времени проводил, изображая обаятельного юношу, которым был когда-то,
но сейчас по этим глазам я видела, насколько он взрослый.
— Делай меня, — сказал он, и потом тише: — Делай,
делай.
Он повторял снова и снова, тише и тише, пока дыхание его не
стало шептать:
— Делай меня.
Я нагнулась к нему, прижалась ртом к губам, и было так,
будто я ощущала душу его в длинном туннеле тела, и знала, как просунуться туда
и выдернуть её оттуда. Я в эту секунду знала, что могу питаться от него всего,
от самой его сути. От той божественной или же инфернальной искры, что делала
его вампиром. Могла съесть его целиком, оставив только красивый труп.
Я с криком оторвалась от поцелуя, потому что побуждение съесть
его было почти неодолимым. Голод требовал. Требовал его целиком. А я не могла
съесть его целиком. Не могла. Я так с ним не поступлю. Ни с кем не поступлю.
Впервые в жизни я поняла, что имеют в виду, когда говорят о судьбе хуже, чем
смерть, и что секс — не эта судьба.
Я могла бы утолить ardeur, и тогда это тёмное побуждение
уйдёт, но даже при желании пока не получалось. Я не знала тела Байрона.
Попыталась просто сесть на него, но дважды мы скользили друг по другу, не
входя. Я заорала от досады, и он сказал:
— Отпусти мою руку, лапонька, и я помогу.
Между нами возникла рука, и я не сразу поняла, что это рука
Натэниела. Она держала презерватив.
— Мы же не знаем, где он бывал.
Я зарычала, но он зарычал в ответ:
