— У тебя руки холодные.
Он притянул меня в полукруг своего тела, обняв руками,
прижав бережно к себе, и положил подбородок мне на голову.
— Я повторяю вопрос, ma petite: какое это имеет
значение?
Я устроилась поудобнее в круге его рук, прижалась к нему,
отпуская себя постепенно, будто сами мои мышцы не могли думать о том, чтобы
поддаться чему-то мягкому или уютному. Снова оставив вопрос без внимания, я
повторила свой:
— Зачем тарелки на полу?
Он вздохнул и прижал меня теснее.
— Не сердись, потому что здесь я не властен что-нибудь
изменить. Я знал, что тебе не понравится, но Белль старомодна.
К нам подошел Ашер.
— Изначально она просила положить людей на большие
подносы, как молочных поросят, связанных и беспомощных. Тогда каждый сможет
выбрать себе жилу и наслаждаться.
Я повернулась, трясь о бархат камзола Жан-Клода, чтобы
посмотреть в лицо Ашера:
— Ты шутишь?
Выражение его лица сказало мне все.
— Блин, ты всерьез.
Я подняла голову, чтобы видеть Жан-Клода. Он смотрел на
меня, не уводя взора. Его лицо было менее прозрачно, но я увидела на нем почти
наверняка, что Ашер говорит правду.
— Oui, ma petite, она высказала мнение, что трех
человек хватит на всех.
— Но ведь нельзя накормить столько вампиров тремя
людьми?
— Это не так, ma petite, — сказал он тихо.
Я смотрела на него в упор, и он отвел глаза.
— Ты имеешь в виду — высосать их досуха?
— Да, да, именно это я и имею в виду, — сказал он
устало.
Я заставила себя вернуться в кольцо его вдруг напрягшихся
рук и вздохнула.
— Ты мне только скажи, Жан-Клод. Я верю, что на этом
настояла Белль, что бы это ни было. Только скажи мне, что она хотела худшего.
Он нагнулся и шепнул прямо мне в ухо, щекоча теплым
дыханием:
— Когда ты ешь бифштекс, ты разве приглашаешь корову
сесть за стол?
— Нет, — ответила я и чуть повернулась, чтобы
видеть его лицо. — Но ты же не хочешь сказать... — Именно это он и
хотел сказать. — Так кто будет сидеть на полу?
— Все, кто представляет собой пищу, — ответил он.
Я посмотрела на него внимательно. И он ответил быстро, прямо
навстречу этому взгляду.
— Ты будешь за столом, ma petite. Как и Анхелито.
— А Джейсон?
— Все pomme de sang будут есть на полу.
— Значит, и Натэниел, — сказала я.
Он чуть заметно кивнул, и было видно его волнение — как я
восприму все это.
— Если тебя так беспокоила моя реакция, почему ты не предупредил
меня заранее?
— Честно говоря, происходило столько событий, что я
забыл. Когда-то это все было для меня весьма обычно, ma petite, а Белль
придерживается старых обычаев. И есть такие, которые еще старше нее, и они не
позволили бы еде даже сидеть на полу. — Он мотнул головой, и его волосы
задели мое лицо — аромат его одеколона и что-то еще неуловимое, что было его
собственным запахом. — Бывают пиры, ma petite, которые ты не захотела бы
видеть или даже знать о них. Они просто ужасны.
— А ты считал их ужасными, когда был их участником?
— Некоторые — да.
Глаза его стали задумчивы — выражение воспоминаний об
утраченной непорочности, о столетиях страданий. Такое нечасто бывало, но иногда
в его глазах мне удавалось мельком подмечать, что он утратил.
— Я не стану спорить, если ты мне скажешь, что там было
еще хуже того, что устроено здесь. Я просто поверю.
Он глянул на меня недоверчиво:
— Без спора?
Я покачала головой и прильнула снова к его груди,
завернувшись в его руки, как в пальто.
— Сегодня — да.
— Я должен был бы оставить это чудо без комментариев,
но не могу. Ты меня приучила, ma petite, что у тебя есть определенные привычки.
И мне кажется, я должен снова тебя спросить: в чем дело?
— Я тебе уже сказала: в темноте.
— Ты никогда раньше не боялась темноты.
— Я никогда раньше не встречала Мать Всей Тьмы.
Это я сказала тихо, но ее имя будто отдалось эхом во тьме,
будто сама темнота ждала этих слов, будто они могли призвать ее на нас. Я
знала, что это не так. То есть ладно, я почти наверняка знала, но все равно
поежилась.
Жан-Клод сжал меня чуть крепче, притянув к собственной
груди.
— Ma petite, я не понял.
— Как ты мог? — раздался голос позади нас.
Жан-Клод повернул меня у себя в руках, оборачиваясь на
голос, и движение было как в танце — моя левая рука очутилась в его правой. Его
камзол и моя юбка взвились и опустились вокруг нас с шорохом. Эти наряды были
созданы для движений в стиле Фреда Астора и Джинджер Роджерс.
Ашер быстро шел к нам и даже двигался как-то не так. Он держался
все так же прямо, но что-то было в нем сгорбленное, как в собаке, ожидающей
удара. Он спешил в своих белых сапогах, спешил, и хотя был по-прежнему красив,
фации в его движениях почти не было. Слишком много было в нем страха.
Жан-Клод протянул ему руку, и Ашер ее взял. Так мы и стояли
втроем, держась за руки, как дети. Это должно было казаться абсурдным,
учитывая, кто из вампиров стоял перед нами, но мы не от Валентины сбивались в
кучку. Я думаю, все мы трое боялись этой ночи. Всего, что было в соседней
комнате, и всего, представителем чего это общество было.
Валентина стояла перед портьерами. Она казалась куколкой,
одетой в белое и золотое, и она, как и Ашер, гармонировала с убранством стола.
Все спутники Мюзетт гармонировали с ним, то есть это тоже было договорено. Для
меня одежда далеко не на первом месте; ну, я — это я.
На ней было платье семнадцатого века, и юбка раздувалась в
стороны, принимая форму овала. Она была очень выпуклой, и под ней при шаге
мелькали золотые туфельки и бесчисленные нижние юбки. И даже белый парик был
при этом платье, скрывающий темные кудри. Для тоненькой белой шейки парик
казался слишком тяжелым, но шла Валентина так, будто драгоценности, перья и
напудренные волосы не весили ничего. Осанка у нее была безупречная, но я знала,
что такую ей дает корсет под платьем. Без соответствующих приспособлений такие
платья не будут сидеть правильно.
Чтобы сделать ее кожу белой, не нужна была пудра — хватило
румян и помады. Да, и еще черная родинка в виде сердечка возле розового бутона ротика.
В таком наряде она должна была смотреться смешно, но этого не было. А когда она
с треском раскрыла кружевной и золотой веер, я вздрогнула.
