Она засмеялась, и только смех был у нее детский, как намек
на то, каков мог быть у нее голос давным-давно.
— Она стояла на краю бездны и смотрела в нее, а бездна
смотрела в ответ?
Мне пришлось проглотить слюну, чтобы иметь возможность
ответить, потому что пульс у меня заколотился и внезапно проняла дрожь.
— Ты говоришь так, будто знаешь.
— Я знаю.
Она подошла к нам плавно и изящно. Тело у нее было детское,
но двигалась она не как ребенок. Наверное, за много сотен лет любого можно
научить плавной походке.
Остановилась она дальше, чем если бы у нее был рост
взрослой, чтобы ей не пришлось задирать голову. Я заметила, что она так
поступала все время, пока в комнате ожидания все расхаживали с места на место.
— Когда-то я была настоящим ребенком, которым сейчас
притворяется это тело. Я убегала от всех рыскать и разведывать, как делают
дети. — Она смотрела на меня огромными темно-карими глазами. — Я
нашла дверь, которая не была заперта. В комнату с многими окнами...
— Ни одно из которых не выходило наружу, —
закончила я за нее.
Она моргнула:
— Именно так. А куда они выходили?
— На зал, — ответила я, — на огромный
зал. — Я подняла глаза к сводчатому потолку. — Вроде этого, только
куда больше, а комната с окнами была над ним.
— Ты не была во внутреннем святилище, здесь у меня нет
сомнений, но ты говоришь так, будто стояла там, где стояла я.
— Не физически, но я там была.
Мы переглянулись — взгляд общего знания, общего ужаса,
общего страха.
— Как близко ты подходила к кровати? — спросила
она.
— Ближе, чем мне хотелось бы, — ответила я
шепотом.
— Я коснулась черных простыней, потому что думала, что
она всего лишь спит.
— Она спит, — сказала я.
Валентина серьезно покачала головой:
— Non. Сказать, что она спит, то же самое, что сказать,
будто спит любой вампир. Это не сон.
— Она не мертва. Не мертва так, как вы все бываете во
сне.
— Верно. Но она и не спит.
Я пожала плечами:
— Как ни назови, а она не бодрствует.
— И за это мы ей искренне благодарны, так ведь?
Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться.
— Да, — шепнула я. — Благодарны.
Она подняла руку и тронула мою шею, а я вздрогнула — не от
прикосновения, но от ее напряженных слов:
— Только мы с тобой испытали прикосновение тьмы.
— И еще Белль Морт, — добавила я.
Валентина посмотрела на меня вопросительно.
— Белль позвала меня в какой-то сон, где вокруг нас
поднималась тьма.
— Нашей госпоже об этом не доложили.
— Это случилось только сегодня, рано утром.
— Хм-м, — произнесла Валентина, захлопывая веер и
пропуская его через миниатюрную ручку с золотистыми ноготками. — Об этом
нужно сказать Мюзетт.
Она смотрела на меня снизу вверх, и в ней было намного
больше, чем должно было бы быть. На вид ей всегда будет восемь, детский
возраст, но в глазах ее было взрослое знание — и еще что-то.
— Должны вскоре явиться гости, которых не ожидали. Я не
могу портить сюрприз, потому что это рассердит Мюзетт, а через ее посредство —
Белль, но я думаю, что ты и я будем равно им не рады. Я думаю, что ты и я более
всех других увидим в них катастрофу, которую они в себе несут.
— Я не понимаю.
— Жан-Клод объяснит тебе их присутствие, когда они
явятся, но только ты и я полностью поймем, почему даже то, что они
явились, — плохо. Очень плохо.
Я наморщила лоб:
— Извини, но я потеряла нить.
Она вздохнула и раскрыла веер отработанным движением.
— Мы поговорим снова после этого сюрприза.
Она повернулась и направилась обратно к шторам. Я ее
окликнула:
— А что тебя спасло от тьмы?
Она обернулась, снова складывая веер, будто играть с ним
было у нее привычкой.
— А что спасло тебя?
— Крест и друзья.
Она чуть улыбнулась, но глаза ее остались пустыми и серыми,
как вьюга.
— Моя человеческая няня.
— А она видела ту, что лежала на кровати?
— Нет, но та ее увидела. Она завизжала, и визг длился и
длился, пока она не свалилась замертво. И тело ее лежало там еще долго, потому
что никто не хотел туда входить.
Валентина с треском раскрыла веер. На этот раз мне удалось
не вздрогнуть.
— Запах стал совершенно невыносим.
Она улыбнулась, обращая свои слова в шутку, злобную шутку,
но выражение лица у нее не было шутливым. В глазах стоял испуг, как бы жестока
ни была улыбка. И она вышла, взмахнув черной шторой.
Все мы трое явно вздохнули с облегчением, когда штора
закрылась, и переглянулись.
— И почему мне кажется, что не мне одной будет сегодня
тяжело вынести напряжение?
Ашер так и держал Жан-Клода за руку, но повернулся, чтобы
видеть нас обоих.
— Мюзетт чует ложь и не поверит ей.
— Мы с Валентиной только что говорили о матери всех
страшных вампиров, а ты тут же снова о Мюзетт.
Ашер сжал мне руку и вздохнул:
— Ласковая тьма не заберет меня сегодня, Анита. Она не
пригвоздит меня к столу, не расстегнет на мне одежду и не возьмет силой. А
Мюзетт может.
— Ты теперь в нашей постели, Ашер, и правила гласят,
что она не может тебя забрать.
— Но она чует, что это ложь.
— Если тот факт, что мы с тобой не имели сношения, на
вампирском радаре превращает наши слова в ложь, то с этим я ничего не могу
поделать.
— Мюзетт желает, чтобы это было ложью, ma petite. Она
ищет любой повод, который расширит ее поле действий. Твои сомнения и сомнения
Ашера ей такое поле дают.
Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти. Когда я
снова открыла их, оба вампира смотрели на меня со всем искусством держать
непроницаемую маску на лице. Я глядела на эти живописные портреты, вдруг
ставшие трехмерными, весьма жизнеподобными, но все же не живыми.
Я стиснула руку Жан-Клода, и он ответил на пожатие.
— Ребята, не делайте каменных морд. Мне и без того
сегодня хватит хлопот.
Они оба моргнули — долгим грациозным движением — и снова
стали «живыми». Я поежилась и отобрала руку у Жан-Клода.
