Белль опустилась на колени, протягивая руку к лицу Мики.
Жан-Клод потащил нас всех назад, и мы свалились у ее колен,
но снова чуть дальше вытянутой руки. Хотя это «чуть» и было то, что надо.
Глаза Белль горели медовым пламенем, ногти испускали языки
медного огня в воздухе. Она тянулась к Мике. Жан-Клод попытался помочь нам
отползти, но мы свалились в груде длинных юбок, длинных камзолов. Смерть из-за
моды.
Белль коснулась лица Мики, провела пылающими когтями по его
щеке. Запах роз сомкнулся у меня над головой сладкой отравленной водой, и я
снова стала тонуть.
Еще одна рука легла на меня, и в этом прикосновении не было
ничего теплого. Оно не вызвало ardeur, не вызывало моего зверя — оно вызвало
что-то куда более холодное и уверенное в себе. Моя некромантия поднялась как
вода из колодца и хлынула на кожу, на тело, и я, глядя в пылающие глаза Белль,
могла дышать. Горло саднило адски, но можно было дышать.
Я повела глазами и увидела, что Дамиан держит меня за другую
руку. Глаза у него расширились, ему было страшно, но он стоял рядом со мной, не
отворачиваясь и не убегая от той силы, чье имя было Белль Морт.
Белль повернула лицо Мики к себе. Казалось, что ее кожа
создана из белого света, волосы — из черного пламени, ногти — из расплавленного
металла, как и глаза. А губы сверкали как мазок свежей крови.
Рука Мики в моей судорожно сжалась, до боли, и эта боль
помогла мне мыслить яснее, острее. Он пискнул, когда Белль прижалась к нему
ртом. Я знала, что он не хочет ее прикосновения, и знала, что не может ей
отказать.
Но он был мой, Мика. Мой, а не ее. Я села, держа Мику одной
рукой, а Дамиана другой, тепло и холод, жизнь и смерть, страсть и логика. Руки
Жан-Клода все еще лежали на моих почти голых плечах. Он укреплял меня, а я его
но эта сила была моя, а не его. Леопарды подвластны мне, а не ему. Они мои.
Я вызвала ту часть своей личности, к которой привязаны были
леопарды, и впервые поняла, что она не связана с Ричардом и даже с Жан-Клодом.
Леопарды принадлежали мне — и Белль.
Я села, оказавшись с ней так близко лицом к лицу, что сияние
ее огня ласкало мне кожу, и наслаждение этого легкого прикосновение разошлось
по мне волнами. Это не значит, что я была иммунна к прикосновению Белль,
нет, — это значило, что у меня есть свое прикосновение.
Обычно я сопротивляюсь своему зверю, каков бы он ни был, но
не сегодня. Сегодня я звала его, принимала его, и, может быть, поэтому он
хлынул из меня обжигающим потоком. Будь я истинным ликантропом, он бы вытек из
меня разливом теплой жидкости, только я не ликантроп. Но зверь забился у меня
под кожей, вырвался изо рта и ударил в тело Мики как поезд — огромный, текучий,
мускулистый поезд. Он оторвал рот Мики от губ Белль Морт и заставил его
вскрикнуть, вторя моему крику. Мой зверь бушевал в его теле, и его зверь
ответил. Он рванулся из глубин навстречу моему — как левиафан, обгоняющий
другого левиафана на пути к поверхности.
Этой метафорической поверхности мы достигли одновременно, и
наши звери вились в телах и вне их, как огромные коты, наслаждающиеся игрой
меха и мышц. Это невозможно было видеть, но можно было ощутить.
Белль провела руками над нами вплотную, поглаживая бурлящую
энергию.
— Tres de bon gout.
Она коснулась кожи Мики, и брызжущая энергия перебросилась
на нее, заставив ее ахнуть. Мика повернулся и, я думала, снова мог бы уйти к
ней, но я поймала его лицо руками, и мы поцеловались.
Поцелуй начался с касания губ, осторожных движений языков,
покалываний зубов, прижатия ртов. Потом звери наши прокатились через рты, как
две души, меняющиеся местами. Прилив энергии бросил наши тела друг к другу,
вдавил мои ногти в руку Дамиана, сжал пальцы Жан-Клода у меня на плечах.
Жан-Клод и Дамиан выгнулись, откинувшись назад, и тут же сила рванулась через
них, и вырвавшиеся из двух глоток отрывистые звуки могли быть звуками и боли, и
наслаждения.
Мы с Микой сцепили рты в бесконечном поцелуе, и звери будто
слились в одного. Потом постепенно переплетенная энергия стала расплетаться,
возвращаясь в свои дома из плоти.
Я полностью очнулась, лежа на полу, Мика свалился на меня
сверху, Дамиан тоже лежал на полу, и лишь моя рука его держала. Жан-Клод сидел
прямо, но тихо покачивался, будто танцевал под музыку, которая мне не слышна. Я
думаю, он просто старался не свалиться, но даже это получалось у него
грациозно.
Белль смотрела на нас с выражением, близким к восторгу.
— О, Жан-Клод, Жан-Клод! Какие игрушки ты себе создал!
Жан-Клод обрел голос, пока я все еще пыталась восстановить
дыхание, а сердце Мики так колотилось о мою грудь, будто готово было лопнуть.
Пульс в руке Дамиана стучал у меня под пальцами, как второе сердце. Никто из
нас не мог бы сейчас ничего произнести — пульс мешал.
— Не игрушки, Белль. Они никогда не были игрушками.
— Все они игрушки, Жан-Клод. Просто некоторые труднее
использовать, некоторые легче. Но все они игрушки.
Светящейся рукой она погладила тщательно уложенные волосы
Мики. Ее энергия заплясала по его телу, вызвала у нас у всех вздох, но слабый —
рефлекс вроде коленного, с которым ничего нельзя поделать. Мы лежали спокойно
под ее прикосновением.
Белль посмотрела на нас сверху вниз, и хотя трудно было
рассмотреть сквозь сверкающую маску, но мне кажется, она нахмурилась. Она
пробежала пальцами по щеке Мики, и реакции не было. Она воззвала к его зверю,
но этот зверь был сытый, сонный и довольный.
Раздался мой голос, довольно гулкий, будто из пустоты.
— Леопарды мои, Белль.
— Леопард был моим первым подвластным зверем, и я
призову его.
Я лежала на полу — ленивая, довольная. Мика завозился,
повернулся, устраивая щеку на мягкой подушке моих грудей. И мы смотрели на нее
ленивыми глазами, как могут только кошки и коты. Мне следовало бы ее бояться,
но я не боялась. Прилив силы будто смыл весь страх. В голове прояснилось,
появилось чувство безопасности.
Белль вылила на нас ту же туманную силу, но если не считать
гусиной кожи и нескольких ленивых вздохов, реакции не было. Она не могла
вызвать зверя Мики, потому что Мика принадлежал мне. И моего зверя она не могла
вызвать, потому что я принадлежала Мике. Мы были истинными Нимир-Ра и
Нимир-Раджем, и вдвоем нам хватало силы, чтобы не подпустить ее.
Ее огненно-золотые глаза глянули нам за спину, и она
потянулась к одному из наших леопардов, которые там стояли. Я почему-то знала,
что к Натэниелу. Если бы она это сделала до того, как мы с Микой слились, он бы
пришел к ней, но сейчас было слишком поздно. Мы закрыли ворота и заложили их
засовом. Белль Морт не могла тронуть наших леопардов — сегодня.
— Это невозможно, — сказала она, и в голосе ее
как-то убавилось мурлыкающей нежности.
