— Если он выплывет где-то в вашем хит-параде, я
постараюсь его избегать и откажусь поднимать его предка. Если нет, я сделаю
свою работу.
— Пусть даже он наемный убийца?
Я пожала плечами:
— Кто я такая, чтобы бросать камни в других, Брэдли? Я
стараюсь не судить людей больше, чем это необходимо.
— А может быть, вы постепенно осваиваетесь с убийцами.
— В общем, да. Все мои друзья — монстры, уголовники или
копы.
На это он улыбнулся.
— Эй, Анита! Едем! — заорал снизу Зебровски.
Я дала Брэдли номер своего мобильника, он записал. И я
побежала вниз.
Глава 56
О'Брайен начала допрос еще до нашего приезда. В нашем
Сент-Луисе народ не понимает, что мигалка и сирена означают — уматывай с дороги
к той самой матери. Такое впечатление, что машущие полицейские флаги собирали
вокруг нашей машины квартал зевак. Водители так старались догадаться, чего мы
так спешим, что забывали уступить дорогу.
Никогда я не видела Зебровски в таком гневе. Черт побери, я
вообще его, кажется, еще сердитым не видела. Он поднял такой шум, что О'Брайен
вышла из допросной, но она продолжала твердить:
— Вы его получите, когда мы с ним закончим, сержант.
Голос Зебровски был такого тембра, что больно слушать.
Тягучий, нарочито медленный голос нес в себе достаточно жара, чтобы даже я
занервничала, но на О'Брайен он впечатления не произвел.
— Не считаете ли вы, детектив, что допросить его о
серийном убийце, который уже убил трех, если не четырех человек, важнее, чем
допросить о том, зачем он преследовал федерального маршала?
— Я его допрашиваю о серийном убийце. — У нее
между бровей появилась морщинка. — Как вы сказали? Трех, если не четырех?
— Мы еще не кончили подсчитывать куски на последнем
месте преступления. Может быть, там две жертвы.
— Вы не знаете?
Он с шумом выпустил воздух из легких.
— Вы ничего не знаете об этих преступлениях. Вы недостаточно
знаете, чтобы допрашивать его без нас.
Его голос дрожал от усилий не сорваться на крик.
— Может, вы и можете присутствовать, сержант, но не
она. — О'Брайен ткнула большим пальцем в мою сторону.
— На самом деле, детектив, по закону вы не можете теперь
не допустить меня к допросу. Хайнрик подозревается в преступлении с
противоестественной подоплекой.
О'Брайен посмотрела на меня очень недружелюбно.
— Я вас уже не допустила, Блейк, и ничего.
— А, — сказала я, сама чувствуя, как улыбаюсь —
ничего не могла с собой поделать. — Но тогда Хайнрик подозревался в
терроризме и обвинялся не более чем в незаконном ношении оружия — обыденные
дела. Ничего такого, что мой статус федерального маршала позволил бы отдать его
под мою юрисдикцию. Как вы сами указывали, я не обычный федеральный маршал, и
моя юрисдикция весьма узка. В преступлениях без противоестественной подоплеки у
меня никаких прав нет, но те, где такая подоплека есть, полностью попадают под
мою юрисдикцию в любой точке этой страны. И мне не надо ждать, чтобы меня
пригласили.
Я знаю, насколько самодовольный был у меня вид, когда я это
сказала, но ничего не могла с собой поделать. О'Брайен обошлась с нами
по-хамски, а хамство наказуемо.
Вид у нее был такой, будто она раскусила горький орех:
— Этим делом занимаюсь я.
— На самом деле, О'Брайен, им теперь занимаемся все мы.
Я, потому что мне дает полномочия федеральный закон. Зебровски, поскольку
случай с противоестественной подоплекой, а значит, находится в ведении РГРПС.
Честно говоря, по этим убийствам у вас никаких полномочий нет. Они не на вашей
земле, и вы даже не знаете, что Хайнрик в них замешан, — если он, конечно,
не поделился с вами информацией от всей души.
— Мы с вами играли честно, — сказал
Зебровски. — Играйте честно с нами, и выиграют все.
Он говорил уже почти нормальным голосом, а не тем пугающим
басом.
Она ткнула в меня пальцем — очень театральным жестом, как
мне показалось.
— Но в газетах будет ее имя!
Я покачала головой:
— О'Брайен, неужели все из-за этого? Вы хотите увидеть
себя в газетах?
— Я знаю, что раскрытие серийных убийств может сделать
меня сержантом.
— Если хотите, чтобы в газетах было ваше имя, —
ради бога, — сказала я, — но давайте все-таки больше думать о том,
как раскрыть дело, чем кому достанется слава.
— Вам легко говорить, Блейк. Вы сами сказали, что ваша
карьера не в полиции. Вам слава не нужна, но все равно она достанется вам.
Зебровски оттолкнулся от стены, на которую опирался, и
тронул папки на краю стола. Одну из них он приоткрыл и вытащил фотографию.
Наполовину пустил по столу, наполовину бросил ее в сторону О'Брайен.
Это были мазки цвета и формы — цвета в основном красного. Я
не стала слишком присматриваться — я видела все в натуре, и напоминание было
мне ни к чему.
О'Брайен глянула на фотографию, потом посмотрела второй раз,
нахмурилась, чуть было не потянулась за фотографией, потом присмотрелась
пристальнее. Я видела, как она пытается сообразить, на что смотрит, видела, как
мозг сопротивляется, не хочет складывать увиденное. И я видела момент, когда
она увидела наконец. Это выразилось у нее на лице, во внезапной бледности кожи.
Она медленно села на стул.
Кажется, ей не сразу удалось отвести глаза от картины.
— И всюду оно так? — спросила она неожиданно
слабым голосом.
— Да, — ответил Зебровски. Он тоже говорил тихо.
Добившись эффекта, он не хотел его усиливать сверх необходимости.
Она посмотрела на меня, и видно было, как ей физически
трудно оторвать взгляд от фотографии.
— Вы снова будете нарасхват у репортеров, —
сказала она, но теперь тихо, будто это не имело значения.
— Наверное, — ответила я, — но не потому, что
мне так хочется.
— Вы просто так чертовски фотогеничны.
В голосе ее послышался намек на прежнюю желчь, потом она
нахмурилась и снова глянула на фото. До нее дошло, что она только что сказала,
и это как-то неуместно было рядом с этой страшной и мерзкой фотографией.
— Я не то хотела сказать...
Она снова надела на себя сердитое лицо, но сейчас оно
выглядело скорее как маска, чтобы скрыться за ней.
— Да не волнуйтесь, О'Брайен, — сказал Зебровски
своим обычным голосом с подковыристой интонацией. Я достаточно его знала и
ждала сейчас какой-то полупохабщины, но не услышала ее. — Мы вас поняли.
Анита просто до чертиков симпатичная.
