Ашер лежал на боку, рука завернута на живот, другая вытянута
вперед, расслабленная во сне. Кожа сияла в свете свечи золотом и была лишь чуть
светлее пены волос, обрамлявших лицо и плечи.
Он был обнажен, но это слово не передает впечатления. Свет
от пламени свечи покрыл теплым сиянием всю его кожу от широких плеч до изгиба
стоп, будто ангел коснулся этой кожи, оставив свой нежный отпечаток. Полоска
темно-золотых, почти рыжеватых волос бежала по краю живота и уходила линией
вниз. Изгиб бедер — это были несколько дюймов такой совершенной кожи, подобной
которой я не видела никогда. Она уводила глаза ниже, к длинным ногам.
Памятью Жан-Клода я знала, каково ощущение этой кожи под
пальцами. Я помнила споры, чьи бедра самые мягкие, самые лучшие. Белль Морт
говорила, что линии тел их обоих так близки к совершенству, насколько это
вообще возможно. Жан-Клод всегда считал, что Ашер красивее, а Ашер думал так же
про Жан-Клода.
Художник написал у спящей фигуры два крыла, и они были
прорисованы так тщательно, что казалось, их можно потрогать. Они были огромны и
напоминали ренессансные картины с ангелами. На этом золотом теле они казались
неуместными.
Психея заглядывала через край крыла, и оно закрывало ей тело
до пояса, но виднелось плечо, бок до первого изгиба бедер, но остальное было
закрыто Купидоном. Я смотрела на картину, хмуря брови. Я знала это плечо, знала
линию этого тела, пусть и скудно освещенного свечой. Я ожидала, что Психеей
будет Белль Морт, но ошиблась.
Сквозь длинные черные кудри, не столько скрывавшие фигуру,
сколько украшавшие ее, проглядывало лицо Жан-Клода и его глаза. Секунду я еще
убеждалась в этом, поскольку его красота здесь была тоньше обычной, но потом я
сообразила, что он использовал косметику — в том варианте ее, который
использовался несколько веков назад. Линии лица его смягчились, губы более
полные. Но глаза, его глаза не изменились в черном кружеве ресниц, сохранили
тот же полночно-синий цвет.
Картина была слишком велика, чтобы я могла стоять рядом с
камином и видеть ее всю, но что-то я заметила в глазах Купидона. Мне пришлось
пододвинуться ближе, чтобы увидеть: они открыты только щелочкой, в которой
пылал холодный синий огонь — я его видала, когда на Ашера накатывало желание.
Жан-Клод тронул меня за лицо, и я вздрогнула. Дамиан
отодвинулся назад, давая нам место. Жан-Клод стер слезы у меня со щек. Вид его
ясно говорил, что слезы я проливаю за нас обоих. Он не мог проявить слабость
перед лицом Мюзетт, а я ничего не могла с собой поделать.
Мы оба обернулись к Ашеру, но он стоял у самой дальней
стены. Он отвернулся, и виден был только водопад золотых волос. Плечи у него
ссутулились, будто от удара.
Мюзетт подошла и встала по другую сторону от Жан-Клода.
— Наша госпожа думала, что, раз вы снова вместе, как в
старые времена, вы обрадуетесь этому напоминанию ушедших дней.
Взгляд, который я бросила на нее из-за плеча Жан-Клода,
нельзя было бы назвать дружелюбным. У другого края дивана я видела девочку,
которая была ее pomme de sang. Кажется, она даже не сдвинулась с места. Если бы
злые люди захотели меня убрать, они вполне могли бы это сделать, потому что
несколько минут я ничего, кроме картины, не видела.
— Картина — наш дар гостя хозяину, но у нас есть еще
один подарок, уже только для Ашера.
Анхелито встал за ней темной горой, и в руках у него была
картина поменьше. На полу валялись куски бумаги и веревки, как сброшенная кожа.
Эта картина была вдвое меньше первой, написана, несомненно, в том же
реалистическом стиле — но сияющими цветами, гиперреалистично, в духе Тициана.
На этой картине свет шел только от огня — пылающего горна. Тело
Ашера в отраженном свете пылало золотым и алым. Он снова был гол, в пах ему
упиралось острие наковальни, но правая сторона тела обращена к свету. Даже
волосы завязаны были на затылке свободным пучком, и правая сторона лица была
открыта. Руки его были по-прежнему сильны, потому что они притворялись, будто
куют клинок, лежащий на наковальне, но правая сторона его лица, груди, живота,
бедра — это был сплавленный ком.
Это не были старые белые шрамы, которые видела я, — это
были свежие, красные, воспаленные, злые линии, будто какое-то чудовище
полосовало и рвало его тело. Вдруг на меня обрушились воспоминания — не мои.
Ашер лежит на полу камеры пыток, освобожденный от серебряных
цепей. Люди, которые его пытали, полегли вокруг в выплесках крови. Он тянется к
нам, и его лицо... лицо...
Я хлопнулась в обморок, и мы с Жан-Клодом оказались оба на
полу, потому что я переживала именно то, что вспоминал он.
Дамиан и Джейсон пододвинулись к нам, но Ашер остался
позади.
Глава 8
— Подойди, Ашер, взгляни на свой дар, — позвала
Мюзетт.
Дамиан уже опустился возле меня на колени, положив руки мне
на плечи, крепко сжимая пальцы. Наверное, он боялся, как бы я чего не сделала.
Не зря боялся.
Голос Ашера прозвучал сдавленно, но отчетливо:
— Я уже видел именно этот подарок. Я его достаточно
хорошо знаю.
— Ты хочешь, чтобы мы вернулись к Белль Морт и сказали
ей, что ты не оценил ее дара?
— Можете сказать Белль Морт, что от ее подарка я
получил именно то, чего она хотела.
— А именно?
— Мне напомнили, каким я был и каким я стал.
Я встала. Дамиан все еще не отпускал моих плеч. Жан-Клод
поднялся грациозно, как марионетка, вздернутая невидимыми нитями. Мне никогда
не быть такой изящной, но сегодня это не важно.
Мюзетт обернулась к Жан-Клоду:
— Мы принесли дары тебе, Жан-Клод, и Ашеру. Мы ждем
гостевых даров для себя.
Он ответил голосом таким пустым и бесцветным, будто
заговорила тишина:
— Я тебе говорил, Мюзетт, наши дары будут готовы только
через несколько недель.
— Я уверена, что вы можете найти замену. — Она
уставилась на меня.
Я обрела голос, и не бесцветный.
— Как смеешь ты, приехав на месяц раньше срока, зная,
что мы не готовы, предъявлять нам требования? — Дамиан вцепился мне в
плечи чуть ли не отчаянно, но это я еще была вежлива. — Твоя грубость не
может служить поводом заставить нас делать то, чего мы делать не хотим.
Руки Дамиана скользнули по моим плечам, он прижал меня к
себе. Я не сопротивлялась, потому что, не будь его здесь, я бы ее, наверное,
ударила или застрелила. Чертовски, кстати, соблазнительная идея.
Жан-Клод попытался пролить масло на воды, но Мюзетт жестом
остановила его:
— Пусть говорит твоя слуга, если ей есть что сказать.
Я распахнула рот, чтобы назвать ее сволочной стервой, но
сказала совсем иное.
— Неужели ты думаешь, что дары, достойные такой
красоты, можно подготовить в спешке? Неужели ты взяла бы какую-то жалкую замену
вместо того великолепия, что мы подготовили?
