— Миссис Беннингтон! — пророкотал его глубокий
голос. — Миз Блейк находится здесь по решению суда. Вам придется не мешать
ей работать.
У него были короткие седые волосы, на макушке чуть
подлиннее. Вряд ли это из-за моды, скорее у него давно не было времени
заглянуть в парикмахерскую.
Она снова попыталась протиснуться и на этот раз схватила его
руками, будто собиралась сдвинуть с дороги. Он высоким не был, зато был
широкоплеч — этакий мускулистый квадрат. Очень быстро до нее дошло, что ей его
не отпихнуть, и она попыталась его обойти, все еще настроенная поделиться со
мной своими характеристиками и соображениями.
Ему пришлось схватить ее за локоть, чтобы не пустить ко мне.
Она замахнулась, и в ясной октябрьской ночи его голос прозвучал отчетливо:
— Если вы меня ударите, я надену на вас наручники и
посажу в машину до конца действия.
Она заколебалась, держа занесенную руку, но что-то,
наверное, увидела у него в лице, чего не видела я. И это что-то сказало ей, что
он так и поступит.
Мне было достаточно его интонации. Я бы сделала то, что он
сказал.
Наконец она опустила руку:
— Только тронь меня, и без таблички останешься!
— Нанесение побоев сотруднику полиции считается
преступлением, миссис Беннингтон, — проговорил он тем же низким голосом.
Даже при луне было видно удивление на ее лице — будто она до
сих пор не понимала, что есть какие-то правила, относящиеся и к ней. А когда
поняла, то резко сбросила давление пара. Она позволила своей команде адвокатов
в синих костюмах отвести себя чуть подальше от симпатичного сотрудника полиции.
Только я стояла так близко, что услышала:
— Будь она моей женой, я бы тоже застрелился.
Я засмеялась — не смогла удержаться.
Он повернулся, глядя сердитыми глазами. Не знаю, что такое
выражалось у меня на лице, но он улыбнулся.
— Считайте, что вам повезло, — сказала я. — Я
пару раз видала миссис Беннингтон в деле.
Я протянула руку. Он пожал ее по-деловому — хорошо,
энергично.
— Лейтенант Николс. Примите мои соболезнования по
поводу необходимости иметь дело с...
— ...этой бешеной сукой, — договорила я. — Вы
это хотели сказать?
Он кивнул:
— Именно этими словами. Абстрактно я на стороне вдовы с
тремя детьми, которая должна получить свои деньги, — но очень трудно
сочувствовать ей персонально, когда с ней знаком.
— Я заметила, — ответила я, улыбаясь.
Он засмеялся и достал пачку сигарет:
— Не возражаете?
— Здесь, на открытом воздухе, — нет. К тому же вы
это заслужили, разбираясь с очаровательной миссис Беннингтон.
Он постучал по пачке, выбивая сигарету привычным жестом
опытного курильщика.
— Если Гордон Беннингтон встанет из могилы и скажет,
что покончил с собой, она взорвется, миз Блейк. Мне не разрешено в нее
стрелять, но я не знаю, что еще можно будет сделать.
— Может, ее адвокаты на нее сядут. Я думаю, их здесь
достаточно, чтобы ее удержать.
Он сунул сигарету в рот, продолжая говорить.
— От них не будет ни... ни черта толку. Слишком будут
трястись за свой гонорар.
— Ни х... толку, лейтенант. Вы эту фразу искали.
Он снова засмеялся, да так, что пришлось сигарету вынуть изо
рта.
— Да, именно так. Ни х... толку.
Снова сунув сигарету в рот, он вытащил здоровенную
металлическую зажигалку, которых сейчас уже не носят. Полыхнуло оранжевое пламя
в сложенных лодочкой ладонях — автоматический жест, потому что ветра не было.
Кончик сигареты заалел, и лейтенант захлопнул зажигалку и сунул ее обратно в
карман. Потом он вынул сигарету изо рта и выпустил длинную струю дыма.
Я невольно шагнула назад, отклоняясь от нее, но мы были на
открытом воздухе, и миссис Беннингтон — это было достаточно, чтобы кого угодно
заставить закурить. Или запить?
— А вы не можете позвать людей на подмогу? —
спросила я.
— Им тоже не будет разрешено ее застрелить, —
ответил Николс.
Я улыбнулась:
— Нет, но они могут встать живой стеной, чтобы она
никого больше не стукнула.
— Могу позвать еще одного постового, может, двух, но
это и все. У нее связи в самых верхах, потому что у нее есть деньги, а завтра
может оказаться еще больше. Но еще она при этом офигенно противная.
Он выпустил изо рта это слово, которое я передаю как
«офигенно», с тем же удовольствием, что и дым. Наверное, при убитой горем вдове
приходилось выбирать выражения, и это было ему неприятно.
— Ее политическое влияние несколько меркнет? —
спросила я.
— В газетах на всю первую страницу показали фотографии,
как она лупит Конроя по морде. Власти опасаются скандала и совершенно не хотят
оказаться в самой буче.
— Так что они отстранятся, если она сделает что-нибудь
еще похуже, — заключила я.
Он очень, очень глубоко затянулся, держа сигарету как держат
косяк, и дымок струился у него из носа, когда он сказал:
— Отстранятся, вот именно. Подходящее слово.
— С тонущего корабля...
Он снова засмеялся и даже не выдохнул дым до конца, потому
что поперхнулся, но вроде бы не заметил.
— Не знаю, то ли вы действительно так остроумны, то ли мне
надо было посмеяться.
— Это стресс. Обычно людям со мной совсем не смешно.
Он покосился на меня неожиданно светлыми глазами. Я готова
была ручаться, что при свете дня они голубые.
— Я слыхал о вас, что вы обычно — гвоздь в сапоге и
многих успели погладить против шерсти.
— Нельзя же требовать от девушки слишком
многого, — пожала плечами я.
Он улыбнулся:
— Но те же люди, что называли вас гвоздем в сапоге
говорили, что работать с вами над делом — совсем другой коленкор. На самом
деле, миз Блейк, — он отщелкнул сигарету на землю, — они говорят, что
скорее взяли бы на любую операцию вас, чем многих известных им копов.
На это я не знала, что сказать. Более высокой оценки среди
полисменов просто не бывает.
— Вы меня заставляете краснеть, лейтенант Николс.
Я при этих словах от него отвернулась. А он, кажется,
разглядывал все еще дымящуюся на земле сигарету.
— Зебровски из РГРСП говорит, что вы не часто
краснеете.
— Зебровски — жизнерадостный и развратный засранец.
Он хмыкнул, расхохотался коротко и затоптал сигарету.
Тусклое сияние погасло.
