— Не знаю, но так получается. Несправедливо это с моей
стороны или нет, не знаю, но так получается.
Тут заговорил Жан-Клод, как вздох ветра за одинокой дверью.
— Если бы ты только сдержан себя, mom ami, мы могли бы
сейчас быть в ванне втроем.
— Ну уж не знаю. — Мне удалось произнести это
сердито, чем я была довольна.
Жан-Клод поднял на меня сине-черные глаза.
— Ты хочешь сказать, что отказалась бы от такой радости,
только раз ее попробовав?
На этот раз я не покраснела, а побледнела.
— В общем, это сейчас непонятно, потому что он
сжульничал! — И я театральным жестом показала на Ашера.
У него отвалилась челюсть.
— Как это я сжульничал?
Жан-Клод снова опустил лицо в ладони.
— Ma petite не позволяет воздействовать на нее
вампирскими приемами.
Голос его звучал приглушенно, но как-то очень ясно.
Ашер посмотрел на него, на меня:
— Никогда?
Жан-Клод ответил, не двинувшись, не поднимая лица:
— Почти никогда.
— Значит, она никогда тебя не пробовала так, как
нужно, — сказал Ашер с легким удивлением.
— Так она решила, — ответил Жан-Клод и медленно
поднял лицо. Я встретила взгляд синих глаз, и в нем было чуть-чуть гнева.
Я не поняла весь этот разговор и не знала, хочу ли понимать,
так что оставила его без внимания. Всегда отлично умела не замечать того, от
чего мне неудобно.
— Я хочу сказать, что Ашер воздействовал на меня
вампирскими чарами. Он чем-то затуманил мои мысли о нем. И теперь я не узнаю,
никогда не узнаю, какие чувства были настоящими, а какие — внушенными.
На этой высокоморальной почве я хотя бы чувствовала себя
уверенно.
Жан-Клод развел руками, будто хотел сказать: «Видишь? Я же
тебе говорил».
Из лица Ашера начал уходить гнев, оставляя лишь пустую
маску, которая у них обоих так хорошо получалась.
— Значит, все это была просто ложь.
Я посмотрела на них обоих:
— Что была ложь?
— Что ты хочешь быть со мной и с Жан-Клодом.
Я нахмурилась:
— Нет, не ложь. Я это говорила, я этого хотела.
— Тогда моя бестактность ничего не меняет.
— Ты влез в мой разум, и я не считаю, что это всего
лишь бестактность. Для меня это очень серьезно.
Я поставила руки на бедра — все лучше, чем прижимать их к
себе, чтобы никого не коснуться. Я подогревала в себе гнев, потому что так
легче было не замечать их красоту. Ну, при гневе вообще меньше внимания
обращаешь на красоту.
— Значит, ты все-таки солгала, — сказал Ашер, и на
лице его почти не было выражения.
Мне неприятно было смотреть, как он в себе замыкается, но я
не знала, как этому помешать.
— Нет, черт побери, это не была ложь! Это ты изменил
правила, Ашер, не я.
— Я ничего не менял. Ты сказала, что мы будем вместе.
Ты мне предложила вашу постель. Ты молила меня войти в тебя. Жан-Клод сказал,
что твою милую задницу трогать нельзя, а глубина для удовольствия у тебя была
заполнена. Так куда я должен был деваться?
Я постаралась не покраснеть — не вышло.
— Это говорил ardeur, и ты это знал.
Он отступил почти до края кровати и свалился на синие
простыни, ухватившись за столб, чтобы не соскользнуть. Лицо его было пустым, но
тело реагировало так, будто я его ударила, и я поняла, что сказала что-то не
то.
— Я говорил, что, когда остынет ardeur, ты найдешь
способ отвергнуть меня, отвергнуть это, — он показал на Жан-Клода и на
кровать, — и ты именно так и поступила.
Оттолкнувшись от кровати, он встал, на секунду уцепился за
деревянный столб, будто не был уверен, что ноги его выдержат, потом осторожно
шагнул от нее прочь, почти шатаясь, потом сделал еще шаг, еще и еще. И каждый
был увереннее предыдущего. Он шел к двери.
— Подожди! Не можешь же ты просто так уйти! —
сказала я.
Он остановился, но так и остался стоять ко мне красивой
спиной, когда ответил:
— Я не могу уехать, пока здесь Мюзетт. Я не дам ей
повода забрать меня с собой обратно ко двору. Если я не буду никому
принадлежать, она это сделает, и у меня не будет оснований для отказа. —
Он потер плечи руками, как от холода. — Когда Мюзетт отбудет, я подам
прошение о переводе к другому Мастеру города. Есть такие, которые согласятся
меня взять.
Я подошла к нему.
— Нет, нет. Ты мне должен дать какое-то время подумать
о том, что ты сделал. Так уходить нечестно.
Я почти дошла до него, когда он обернулся, и ярость на его
лице остановила меня, как удар о стену.
— Нечестно? А честно, когда тебе предлагают все, что ты
в этом мире хочешь и думал, что никогда уже не получишь, а потом вырывают у
тебя из рук? А за что? За то, что ты сделал именно то, что тебе сказали, о чем
тебя просили.
Он не кричал, но голос его дрожал от злости, и каждое слово
втыкалось в меня раскаленной кочергой.
Перед лицом такой ярости я лишилась слов.
— Я не останусь, не могу остаться смотреть на тебя с
Жан-Клодом. Я не могу видеть вас и быть отторгнутым от ваших рук, от ваших
объятий, от вашей нежности. — Он закрыл лицо руками и издал тихий
звук. — Быть с нами, любить нас — это значит поддаться на соблазн нашей
силы. — Он оторвал руки от лица, и я увидела, как синеют его глаза — гнев
восполнял недостаток крови. — Мне даже присниться не могло, что Жан-Клод
этого не сделал. — Он посмотрел на второго вампира, все еще сидящего на
краю кровати. — Как ты мог быть с ней так долго и устоять против
искушения?
— Она очень твердо настроена против таких вещей, —
сказал Жан-Клод. — По крайней мере она пожелала отдать тебе кровь. Я
никогда не знал такого счастья.
Ашер нахмурился, и к его лицу это очень не шло. Хмурый
ангел.
— Это меня до сих пор поражает, хоть я и знал. Но она
дарует тебе свои чары, а я теперь не узнаю их никогда.
Все это было для меня слишком быстро.
— Жан-Клод понимает правила, и мы оба живем по ним.
Правда, именно сейчас я готова была эти правила изменить, но Ашеру было об этом
знать не обязательно.
Он покачал головой, рассыпав пену волос по плечам.
— Даже если бы я понимал правила, Анита, я не смог бы
им подчиняться.
Тут нахмурилась я:
— Почему?
— Анита, мы не люди, как бы хорошо некоторые из нас ни
притворялись. Но в нас не все плохо. Ты вошла в наш мир, но отказываешься от
лучшей его части, видя только худшую. А самое ужасное — что ты отказываешь
Жан-Клоду в том, что лучше всего в его мире.
