«А кто его знает, – подумал Сварог. – Может, мы
там оба, и Света сейчас нас обоих раскапывает… Кто же это – готы, динлины? Или
один из многочисленных народов, от которых не осталось имен? К тому же каждый
народ всегда именовал себя совсем не так, как называли его соседи…»
– Я не хочу… – вырвалось у него.
– Может, и не хочешь, – сказал Нохор. – А может, и
хочешь. Этот старый болтун, пытаясь мне объяснить свои секреты, твердил, что
будто бы не в состоянии уволочь того, кто этого не хочет. Что-то похожее
говорил. Он ужасно много болтает, но я не слушаю, признаться, потому что меня
интересует конечная цель, а не сопутствующие ей потоки высокоумных слов. Он не
врал, что сможет забраться на две тысячи лет вперед и умыкнуть оттуда
подходящего человека. Я в этом убедился. И этого мне достаточно. Тебе, я думаю,
тоже. Сейчас тебе принесут оружие, одежду, приведут коня. Тебе будет интересно.
У меня уже есть трое таких, что умерли сотни лет назад, но ты первый из тех,
кто еще не родился…
Глаза, спохватился Сварог, нельзя смотреть ему в глаза, а я
смотрю! Он опустил голову, уперся взглядом в сочную зеленую траву, потом
посмотрел на реку, широкую, полноводную, быструю, высохшую в незапамятные
времена. В те времена, которым предстояло еще наступить тысячи лет спустя. А в
«незапамятных» временах он сам сейчас пребывал.
Сомнений в реальности происходящего у него не было
решительно никаких. Однажды в далекой жаркой стране – не в той, где Аллах, а
там, где посреди столицы, на площади, стоял каменный лев, – он допился до
белой горячки и с тех пор считал себя знатоком галлюцинаций. Да наверняка
таковым и был, как всякий, кому довелось столкнуться с Белой Леди (как
выражался интеллигентнейший алкоголик доктор Зуев, раза три в год тихо гонявший
из-под стола опричников, чекистов и вовсе уж экзотическую нечисть вроде
друидов). Вокруг, без сомнений, была стопроцентная реальность – с яркой
зеленью, шумом реки, запахами конского пота и нагретых солнцем кольчуг, и
кожаной сбруи, и пропыленного плаща, в который кутался Сварог. С влажной землей
под ногами и ветерком. С неизвестным Истории вождем Нохором, приверженцем
крайне оригинальных методов вербовки новобранцев, явно не собиравшимся
упрашивать или давать время на раздумье. Единственная поблажка, на которую
вождя хватило, – не наезжать, с легкой улыбкой ждать, пока опамятуется
ошеломленный небывалым прибытием на сборный пункт очередной рекрут.
«А почему бы и нет? – подумал вдруг Сварог. –
Почему бы и не стать генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло,
хуже не будет. Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка
просто – булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных
кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать за
водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его превосходительство за
локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не деревянные, а золотые, а
подлецов можно вешать, если найдется поблизости дерево. И все такое прочее. Но
самое, самое главное – здесь попросту режут и жгут, не подводя под все это
идейную базу…
Вот только – воздух… „Мы обрушились с неба, как ангелы, и
опускались, как одуванчики“. Все правильно, и некоторых из наших в самом деле
кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой завидовали), но все
равно непосвященному не понять, что такое для десантника, отнюдь еще не старого,
провести остаток дней своих прикованным к земле. К тому же…» Сварог чутко
прислушался. Где-то над самым ухом явственно слышалось далекое ворчание
моторов, гудение дрянных, советской работы, водопроводных труб, орал
магнитофон, под гром оркестра с божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:
Он застонал и упал ничком
с маленькой дыркой над виском.
Браунинг, браунинг…
Игрушка мала и мила на вид,
но он на полу бездыханный лежит.
Браунинг, браунинг…
Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.
И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от
прежней жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд. От
неба. Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на
берегу. Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче,
явственнее, и не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше
было, чем одежды, ошарашенно заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой
курильнице, чадно дымившей неподалеку?!
Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза,
что всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что
они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, –
его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ полетел в
сторону, Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно. Целеустремленно и тупо,
словно торпеда, пошел на глубину. Сильными гребками разметывая воду, рвался
неизвестно куда, плыл словно бы уже не в воде, а в густом синем тумане,
липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию, не соображал уже, где он и
двигается ли вообще. Разноцветные круги перед глазами превратились в плывущий
навстречу бледный свет. Удушье стиснуло грудь, Сварог открыл рот, но не
почувствовал хлынувшей в горло воды, совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни
воздуха, и это оказалось самым страшным. Он дернулся всем телом к свету.
И взмыл из родной ванны, расплескивая воду на пол. В горячке
выскочил, перевернув магнитофон, дернул хлипкую задвижку, вывалился в комнату,
запаленный, голый и мокрый.
Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый номер
«Плейбоя», посмотрела поверх цветной красотки в строгом деловом костюме, но с
провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:
– Ну что, крыша едет? Зуеву звонить? В трезвой полосе сейчас
ваш Зуев, отходняк обеспечит… Вон там, под столом, есть кто-нибудь? Черти,
скажем, или душманы?
Сварог, опамятовавшись, ответил ей простыми русскими словами
(правда, по слухам, происшедшими от китайцев) – в том смысле, что под столом
нет никого, а в кресле сидит… и… Жена, видя, что с ним все в порядке,
разочарованно вздохнула и заслонилась замусоленным прапорами журналом. Сварог
вернулся в ванную, быстренько обтерся, наскоро подтер воду и убрался в комнату
смотреть телевизор, а точнее – быть на глазах у этой стервы, что исключало
новые неприятности в виде удаленного на два тысячелетия, но оказавшегося таким
близким вербовочного пункта. Странно… Считалось, что две тысячи лет назад
стремян еще не было, не изобрели. Выходит, были, раз Сварог сам их видел, –
они и сейчас еще позвякивали в ушах, как ни орал телевизор.
Интересно, что делает сейчас лохматый старикашка, крайне
озабоченный сохранностью своей головы на шее? Они ж меня достанут рано или
поздно, подумал Сварог, и эта мысль была сродни устоявшейся зубной боли. Чутье
подсказывало, что Нохор в сто раз упрямее любого отечественного военкомата. И
нет никакой возможности от него защититься. Нельзя всю оставшуюся жизнь
провести безотлучно на чьих-то глазах. Хотя бы в туалет нужно периодически
забредать.
