Сварог шевельнул руками, ногами, приподнял голову. Казалось,
совсем близко, всего в нескольких сантиметрах над ним, висела неощутимая плита,
чуточку поддававшаяся, но тут же замиравшая броневым листом. Ветвистые
фиолетовые молнии, шипя и свистя, сорвались откуда-то сверху, впились в лицо, в
голову, в грудь, он дернулся, заорал, но тут же осознал, что никакой боли не
испытывает. Страха не было, крепла злость. Он понимал, что его вновь настигли
невероятные странности, что это наяву и он заброшен неведомой силой неведомо
куда, неведомо зачем. И не было ни сил, ни желания ни пугаться, ни удивляться.
Сварог перешел в какое-то иное, не прежнее состояние души – попросту
воспринимал окружающее, как оно есть, и не более того. Хотя воспринимать
особенно и нечего, окружающее не баловало его впечатлениями. Только темнота и
маячившие вокруг немые силуэты, походившие молочно-белесым цветом на бледные
поганки. Небогато и скучно, даже уныло. Но была во всем этом некая мрачная
неотвратимость, убеждавшая, что это – всерьез и надолго. Отчего-то Сварог был в
этом уверен. И почему-то ничуть не грустил по этому поводу. Но и не радовался –
чему, Господи? Ничего пока не произошло…
Силуэты шевельнулись и словно бы подступили ближе. Сварог
дернулся – невидимая преграда держала по-прежнему, равнодушно и надежно.
– Скажи свое имя, – услышал он голос, самый обычный,
тусклый и равнодушный до бесполости.
Сварог шевельнулся. Все это было всерьез, окружающее
проявляло признаки чего-то разумного, разговаривало с ним членораздельно, одним
словом, вступало в игру, в какие-то отношения, а в любой игре есть игроки – и
есть спортивный инвентарь. Каковым Сварог становиться никак не хотел. Пусть и
не прятал в рукаве пока что никаких козырей, даже правил игры не знал.
– Воспитанные люди сначала представляются сами, –
сказал он в темноту.
– А если они хозяева? – бесполым голосом спросила
темнота.
– Тем более, – сказал Сварог.
И зажмурился, охнув, – темнота полыхнула багровыми
языками пламени, огонь был со всех сторон, жар стягивал кожу, вот-вот,
казалось, затрещат и вспыхнут волосы, займется одежда. Это было страшно. Но
Сварог, подергавшись в тщетных попытках освободиться, очень скоро определил –
огонь словно бы замер на некоем рубеже и дальше не распространяется. Лицо и
руки пекло, часы с браслетом охватили запястье жарким кольцом, один нательный
крестик на цепочке приятно холодил кожу. Но пламя не переступало границы.
Прищуренными глазами Сварог наблюдал колыхание огненных языков вокруг.
Багрово-золотистые, они сплетались и дергались, вздымались и опадали и
отчего-то ничуть не походили на вырвавшийся на волю пожар. Скорее на дерганье и
ломанье марионетки, управляемой ловким и умелым кукольником. Их пляска не
повторялась механически – но и кукла в сноровистых руках способна на многое и
может показаться живой дикарю, ни разу в жизни не видевшему марионеток. Так
вот, огонь был мертвый, как марионетка.
– Назови свое имя, – требовал назойливый голос. –
Ты стыдишься своего имени? Ты трус? Твое имя слишком позорно звучит, чтобы
произнести его, да? Ты трус! Ты боишься!
Хохот нескольких глоток сопровождал арию невидимого солиста.
Хохотали наглые, сытые, уверенные в себе, и Сварог рявкнул в ответ, выкрикивая
оскорбления, несравненно более обидные, чем те, какими его награждала невидимая
свора. Этот дурацкий поединок длился недолго. Голоса умолкли, исчезло пламя,
остался неведомо откуда идущий свет без теней.
И в этом свете над Сварогом склонилось чудовище.
Бледно-синее, безволосое, морщинистое. Лысая голова
склонялась к лицу Сварога, ровным желтым светом сияли глаза с вертикальными
кошачьими зрачками, щелкала треугольная клыкастая пасть, омерзительно вонявшая
гнилью и падалью. Ссохшиеся пальцы с черными когтями тянулись к горлу Сварога и
никак не могли до него добраться, словно невидимая преграда исправно работала
на обе стороны, сковывая Сварога, но и защищая. Узкий язык, красный, острый,
дергался в слюнявом зеве. Чудище раскачивалось, брызжа слюной, орало:
– Скажи свое имя! Имя!
Но напугать оно могло разве что таежного отшельника, не
приобщенного массовой культурой к хрипящим монстрам и воющим покойникам. А
Сварог, мало того что многого насмотрелся на экране, еще больше жути пережил
наяву – и сам творил эту жуть. Чем дальше, тем больше отдавало самой вульгарной
комедией, детскими страшилками.
– Пошел вон, – сказал Сварог.
– Это все зря, зря, зря… – забубнили вокруг голоса, словно
перекликались.
– Время уходит, уходит, его нет совсем…
– А мы бессильны, бессильны…
– Но мы не можем быть бессильными…
– Не имеем права…
Голоса искажались странным эхом, плыли, слова растягивались,
тягучие гласные и резко, как выстрел, звучавшие согласные превратили шумевшие
вокруг разговоры в сущую абракадабру, и Сварог ничего уже не понимал. Чудовище
исчезло – незаметно, словно повернули выключатель, только что дергалось и
хрипело над самым лицом – и вот его нет. И никто не пришел ему на смену. Ровный
неяркий свет без теней поблек, сквозь него там и сям стали проступать
непонятные контуры, путаница наливавшихся четкостью и чернотой линий
проявлялась в нечто знакомое. Голова ощутила мягкую прохладу податливой
подушки, тело – легкое свежее одеяло. Сварог лежал в постели. Белая комната,
мирное голубое небо за окном, сирень на столике у изголовья. Человек в белом
халате сидел у постели, лицо у него было доброе и заботливое, он радостно,
ободряюще улыбнулся, склонился к Сварогу:
– Ну и задали вы нам хлопот… Знаете, сколько вы здесь лежите
и бредите? Долгонько…
Сварог медленно расслаблялся, вытянул руку вверх – ну
конечно же, никакой невидимой преграды. Пальцы дрожали – ничего удивительного.
– Бред, – сказал он.
– Бред, – торопливо подтвердил врач. – А теперь
напрягитесь-ка, вам следует все вспомнить. Сколько вас было в вертолете? Ну?
Вас накрыло почти сразу же после взлета… Вы ведь капитан Лаврин?
– Нет, – сказал Сварог. – Я – майор Сварог. Нас в
вертолете…
Что-то странное и неладное случилось с глазами. В той точке,
куда он в данный момент смотрел, все виделось резким и отчетливым, но боковое
зрение отмечало, что все, оказавшееся не в фокусе, зыбко колышется,
расплывается…
И еще он совершенно точно помнил – не было никакого вертолета.
Он с полгода не садился в вертолет. Да что же это с глазами такое? Там, куда
переводишь взгляд, все вновь становится четким, стабильным – но захваченное
краешком глаза лицо врача, такое ласковое, такое участливое,
напряженно-внимательное, словно подергивается пеленой раскаленного воздуха,
дергается, гримасничает, нос стекает к подбородку, уши оплывают, проваливаются
внутрь…
Он моргнул, присмотрелся к сирени. От нее совсем не пахло
сиренью.
– Ну же, – торопил доктор. – Значит, в вертолете
вас было… Вы майор Сварог… дальше! – В голосе у него промелькнуло что-то
визгливое, скрипучее.
