Вот тут Столваагьер и начал орать. Уж чем его допекло именно это замечание — непонятно, но он сорвался и в худших традициях кухонной свары припомнил капитану все прежние размолвки.
Капитан Крандж в долгу не остался, о нет. И хорошо, что «Гордость Севера» стояла не у пирса, а на рейде, потому что по воде звуки разносятся далеко. Хотя бы на берегу и на других судах не слышали, как костерят друг друга маг и капитан. Матросы с перепугу попрятались кто куда, только верный Селедка пучил глаза от ужаса, но держался поблизости. Капитан на корабле — все равно что император, а только сударю магу было на корабельные порядки наплевать.
— Тупой, тупоголовый, самодовольный идиот! — надсаживался маг. — Да вы сделали все, чтобы нас обнаружили! Если нас еще не взяли за шкирку, так только потому, что вокруг все еще большие идиоты, чем вы!
— Да я! — захлебнулся негодованием капитан. — Да вы! Гарпун тебе в брюхо, сударь маг! Давно пора отсюда убираться и дело делать! Еще день на рейде простоим — нас и дохлый трепанг найдет! А перстень вы зачем на палец надели? Хоть бы в шкатулку спрятали, от глаз подальше!
— В шкатулку! — маг закатил глаза. — Нет, вы правда такой дурак, или притворяетесь? Да я его такой защитой окружил, сам император не учует! А вы говорите, «в шкатулку»!
— Да мне откуда знать, я ж не маг, — Крандж слегка сбавил тон. — Но объясните вы мне наконец, зачем мы торчим посреди залива, как прыщ на заднице?
— А потому что всему свое время! — завопил Столваагьер. Его поморский выговор от волнения сделался еще заметнее. — Надо — вот и торчим! И если бы вы не делали глупости на каждом шагу…
— Это я — глупости? — побагровел капитан. — Это вас, прости Небо, на поводке надо держать, чтобы на людей не бросались!
— Кретин!
— Мурена бешеная!
Спорщики замолчали, подбирая оскорбления и меряя друг друга остекленевшими взглядами. Этот миг и выбрал самоотверженный Селедка, чтобы вмешаться.
— Капитан, — вякнул он откуда-то из-под локтя Кранджа, — что с этим сударем делать-то? Он очнется вот-вот.
— Ох… — капитан перевел дух и вытер платком вспотевшее лицо. — А и вправду, надо выгрузить сударя на берег, да с якоря сниматься, а не склоки чинить. Полноте, Столь, ну что мы с вами сцепились, как крабы за тухлятину?
Маг медленно остывал.
— Ваша правда, — неохотно проворчал он. — Прошу меня извинить, капитан. Давайте займемся делом.
— Принимаю извинения и прошу извинить меня, — с облегчением раскланялся Крандж. — Это все жара мозги плавит. Кхм… А не могли бы вы немножечко отшибить соображение нашему гостю, сударь маг? Пусть бы он, скажем, считал, что не добрался до корабля?
— Отчего нет, — осклабился помор и разразился длинным неблагозвучным заклинанием.
Почтальон застонал, не приходя в себя. Капитана Кранджа задним числом прошиб холодный пот. Хвала Небу, они со Столваагьером все-таки удержались на самой грани, не рассорились всерьез. Опасен сударь маг, ох как опасен, никому такого во враги не пожелаешь. Да и на одной стороне с ним играть нелегко. Еще чуть-чуть взаимных оскорблений, и вместо ругательства в адрес капитана могло полететь проклятие. По краешку бури прошел… Капитан снова утерся платком и бросил признательный взгляд на Селедку. Вовремя парень их отвлек, ничего не скажешь.
— Теперь на берег его, — распорядился Крандж. — Выгрузить, и тотчас обратно. Снимаемся с якоря, уходим на Монастырский. Верно, Столь?
— Именно, — соизволил подтвердить маг. — Вот теперь пора.
— Так это… — Селедка, глядя, что старшие уже поостыли, осмелел. — Как пойдем, ведь ни ветерка?
— Можешь не беспокоиться, — фыркнул Столваагьер.
Он что-то шепнул, раскрыл ладонь, и легкий бриз сорвался с его руки, как отпущенная на волю птица.
Простодушный Селедка ахнул от восхищения. А капитан Крандж смотрел на перстень, украшающий руку мага — краденый королевский перстень с небесным обсидианом, — и хотя в небе сияло солнце, на душе у капитана сгущались тучи.
* * *
Начальник тюрьмы удалился в свой кабинет за четверть часа до полудня. Он всегда так поступал. Все заключенные сидят по камерам, все отделения проинспектированы лично, везде полный порядок — и сударь Кааренбейм величественно бросает двоим помощникам и дежурному по корпусу:
— Я у себя.
Он знал, конечно, что подчиненные перешептываются у него за спиной и строят догадки, чем же занят начальник тюрьмы в течение этих пятнадцати минут. Знал и мысленно усмехался, потому что домыслы надзирателей были далеки от истины.
Дважды провернув ключ в замке, сударь Кааренбейм садился за массивный письменный стол, отпирал левую тумбу, доставал зеленую квадратную бутыль с крепчайшей настойкой и серебряную стопку, ставил перед собой на стол, рядом клал хронометр — и ждал. Медленно уползали в прошлое тягучие минуты. Начальник тюрьмы почти не шевелился, лишь иногда чуть сильнее откидывался в кресло, и оно скрипело, жалуясь на долгую службу и отсутствие пенсии за выслугу лет.
Кааренбейм и сам в эти минуты казался себе вдвое, втрое старше своего настоящего возраста — ветераном, дряхлым служакой, которому давно пора на покой. В остальное время он вовсе не думал о возрасте и не замечал хода времени, оттого как будто бы и не менялся, во всяком случае внутри себя — и лишь в течение четверти часа каждые полгода почти физически чувствовал ход времени. И старел.
Когда оставалось десять минут до полудня, начальник тюрьмы откупоривал бутыль, и запах спирта и пряных трав обжигал его жадные ноздри. Кааренбейм не спеша наливал густую жидкость в стопку, закупоривал бутыль, проводил стопкой под носом, лаская нюх. Через десять минут, говорил он себе, можно будет выпить настойки и расслабиться. Через десять минут — если ничего не случится.
Потому что начальник тюрьмы боялся.
Вот чем он был занят эти четверть часа — разговаривал с собственным страхом. Все остальное время жизни страх проводил глубоко внутри, в самом темном месте его рассудка, забившийся в угол, как нелюбимая собака. Но Кааренбейм знал, чувствовал, что если страх вовсе не выпускать, когда-нибудь он вырвется сам и укусит больно, а то и вцепится в горло. Поэтому раз в полгода он выпускал страх на прогулку в тюремный двор своей души. Так, чтобы никто не видел.
Страх был простой и понятный. Кааренбейм боялся, что когда-нибудь магия не исчезнет в урочный час. И когда ссыльные маги это поймут, их уже не удержат оковы. Тем более, что кандалы не рассчитаны на длительное действие. Начальник тюрьмы боялся и поглядывал на хронометр, поглядывал и боялся, и минуты нехотя сменяли одна другую, а страх его раздувался и рос.
Когда оставалось пять минут до срока, Кааренбейм бережно подносил к губам налитую всклень стопку и делал всего один глоток. Настойка обжигала губы, по языку разливалась маслянистая горечь, и аромат наполнял горло. Тут начальник тюрьмы позволял себе малодушие. Он обещал своему страху, что если на этот раз пронесет, следующего раза он дожидаться не станет — уйдет в отставку. Он знал, что нарушит обещание, но так было легче перетерпеть эти последние минуты.
