– Почему ты думаешь, что они ложные?
– Вот видишь! – крикнул Эркенберт императору. – В своей доброте ты готов простить его даже сейчас. Задумайся же вот о чем. Другие еретики грешны тем, что борются против нашей веры, а этот человек – если он человек – порочит все религии сразу. Если он добьется своего, все книги станут просто написанными словами, которые можно толковать и так и этак. Относиться к ним, как к клятвам лошадиного барышника или обещаниям шлюхи.
– Книги и есть просто слова, – слабо сказал Шеф, он уже терял сознание. – Просто нельзя спросить у писателя, написал ли он правду. Нельзя взглянуть ему в глаза.
– Он усомнился в Слове Божьем, – решительно заявил Бруно. – Это его грех перед Святым Духом. Как он должен умереть, ваше святейшество?
– Мы в Риме. Сделаем так, как делают римляне, мы распнем его.
– Разве он заслуживает умереть так же, как Спаситель?
– Святой Петр был распят вверх ногами, поскольку не дерзнул подражать Спасителю. Прибьем этого с высоко поднятыми над головой руками.
«Только не трогайте мою ногу», – подумал Шеф. Напрасная надежда. Ноги они прибьют тоже. Теперь он все больше и больше виснул на запястьях, все меньше и меньше веса держал на единственной здоровой ноге. Чем раньше он потеряет сознание, тем лучше.
– Сделать это там, где увидят его люди? – спросил голос из подступающей к Шефу темноты.
– Нет. Лучше, если о нем не будет никаких легенд, если он просто исчезнет. Уведите его куда-нибудь в сад. Пусть рыцари Грааля сторожат его, пока он не умрет.
Оковы с его рук сняли, он споткнулся, наступил на больную ногу и рухнул ничком. Император поглядел вслед тащившим его рыцарям.
– Он мог бы быть великим воином рати Господней, – сказал Бруно.
– И сатана некогда был Люцифером, светлейшим ангелом Небес, – откликнулся Эркенберт.
Его руки были вытянуты вверх, а ноги вниз. Он не ощутил, как в запястья вбивали гвозди. Как только стальное острие коснулось его больной лодыжки, он до крови закусил губы, чтобы не закричать, но после первого же удара уже ничего не чувствовал. Мучители прибили под ногами крошечную перекладину, выступавшую от ствола дерева, на котором его распяли, не больше чем на три дюйма, на нее он мог опираться. Почти всем весом. Когда здоровая нога больше не могла его удерживать, он опять повисал на пробитых запястьях, ощущал, как боль стискивает ребра. Теряя сознание, Шеф переносил вес на больную ногу и снова приходил в себя от пронзительной боли. Солнце медленно поднималось к зениту, и нескончаемой была череда обмороков и прояснений сознания.
Боги взирали на него из Асгарда без жалости и сочувствия, но с интересом и расчетливо. Здесь был его отец Риг, с лисьим лицом и коварным взглядом, и Вёлунд, чье место однажды занял Шеф, хромой кузнец, некогда бывший человеком, но взятый в Асгард за свое искусство. Впереди всех стоял одноглазый Один, враг Шефа и покровитель его врагов. Рядом с Одином стоял еще кое-кто, да, на его лице можно было различить следы страданий и змеиного яда, но они уже разглаживались и почти зажили. Из всех лиц меньше всего враждебности выражало лицо Локи. Но в нем было и меньше всего человеческого. Неспроста был Локи отцом, а также матерью чудовищного отродья. Из-за Шефа в мире тоже появились чудовища.
– Он висит, как однажды ты висел, отец, – сказал Локи. – Ты висел девять дней, чтобы обрести мудрость. Ему уже слишком поздно становиться мудрым.
– Он не может обрести мудрость, – сказал Риг. – Он сеет семя мудрости в других.
– Как ты сеял семя в Эдду, Амму и Мотир, мать, бабку и прабабку? – сказал Локи, лояльный, но острый на язык. – Ты обманул их мужей, улучшил породу. Но у этого его семя умрет вместе с ним. Что в том хорошего?
– Может быть, не совсем с ним, – сказал Риг.
– В любом случае, Локи, – вмешался Вёлунд. – Безжильный, изобретатель крыльев, – его настоящее семя не из тела. Его сыновья – это рабы, ставшие свободными. Стальных дел мастер Удд и моряк Ордлав. Воздушных дел мастер Квикка, который теперь носит мой амулет. Косоглазый Стеффи, который носит твой знак. Ты должен быть ему благодарен, Локи. Ты освободился и стал сильнее и станешь еще сильнее, но ты бы так и безумствовал внизу от змеиного яда, если бы он не дал людям повод поверить в тебя.
– Все равно не будет сыновей Шефа, Шефингов, как были сыновья Скволда, Скволдунги, – сказал Один.
Риг ничего не сказал, но Хеймдалль услышал его мысль, и умирающий человек тоже услышал ее. «Ваши Скволдунги проиграли, когда умер Сигурд, – подумал Риг. – Мой сын направил мир по дороге Шефингов. Не по дороге мира и не по дороге войны, но по такой дороге, где наши сыновья и дочери будут свободны в своем выборе, смогут делать себе богов по своему подобию. Будут сами выбирать меж добром и злом».
«Может быть, у Вёлунда найдется для меня место в кузнице, – подумал Шеф, не обращая внимания на беззвучную мысль Рига. – Там мне будет лучше, чем в лисьих норах отца моего Рига».
Видение исчезло, Шеф снова вернулся в мир палящего зноя и мучений. Солнце больше не светило в лицо, оно поднялось высоко над головой, но жгло даже через шапку побелевших волос. «Дадут ли они мне воды? – подумал Шеф. Римские солдаты дали воду Иисусу, я это видел. И что же с Белоснежным Христом? Я не верю в него, но теперь он должен быть моим врагом».
На следующий раз к нему пришел его бывший король, король Восточной Англии Эдмунд. Десять лет назад летней ночью они вместе ждали смерти. Король окончил жизнь раньше него, умер от ножа и долота Ивара, сделавшего ему «кровавого орла». Он пришел к Шефу, когда тот тоже мучился от боли, лишившись своего правого глаза; ему тогда казалось, что он висит на Хлитскьяльфе, приколоченный сквозь глазницу, как сейчас он на самом деле приколочен за лодыжки и запястья. Но куда ушел король? Он сражался и умер за христианскую веру, даже под пытками отказался от нее отречься. Если Белоснежный Христос мог спасти кого-то, то уж, наверное, короля Эдмунда?
Король больше не держал в руках свой позвоночник. Казалось, он смотрит вниз откуда-то издалека, из места гораздо дальше Хлитскьяльфа, откуда боги Асгарда с таким интересом следят за делами людей. У короля и великомученика Эдмунда были теперь другие интересы. Он ушел куда-то дальше.
– В начале было Слово, – сказал он, и слова его падали как крыльчатки ясеня на ветру. – И Слово было у Бога.
[7]
—Голос его изменился. – Но Слово не было Богом. Слово создали люди. Библия, Заветы, Талмуд, Тора, hadith, Коран, комментарии. Все они созданы людьми. И это люди превратили свои творения в Слово Божье.
– Труд больше, чем простые слова, – мысленно ответил Шеф, вспомнив английскую пословицу.
– Это верно. И поэтому ты можешь быть прощен. Из-за того, что ты сделал, слова могут умереть, потерять свою значительность, ту значительность, в которой отказывали их авторам, простым смертным. Та значительность, которая проистекает от веры, – она может остаться. Те, кто хочет верить в христианское Спасение, в мусульманский Шариат, в Закон иудеев, по-прежнему свободны в своем выборе. Но они не могут заявлять, что их слова священны и неизменны.
