Искатели! Название пришло само, именно такое, как и мечталось ему: яркое, звенящее, будто ветер в снастях, пахнущее пылью дорог и соленым ветром. Эгнайр аж зажмурился, пронзенный мигом прозрения. Искатели! Ибо разве не ищут они пути к свободе для всех людей: свободе от придуманных богов, от косных традиций, от вековой слепоты и запредельного страха перед неведомым? Не бояться нужно, не трепетать – а искать и бороться! Сокрушить заплесневелые мифы, все эти древние кровожадные сказки, верить в которые попросту стыдно в эпоху, когда человеческий разум проникает в области, доселе почитавшиеся сакральными. Человек уже подчинил себе силу, рождаемую сгоранием угля и кипением воды, уже открыл чудеса магнетизма – так отчего не пойти еще дальше? Кто смеет налагать запреты? Зажравшиеся служители смешных божков, трепещущие при мысли о том, что молодые и смелые лишат их куска неправедного хлеба?
Нет никаких богов. Нет Предвечного – кто вообще его видел, этого якобы всесильного бога диллайн? А луны, почитаемые дикими полуголодными горцами с Ролэнси, суть просто небесные тела, и движение их подчинено тому же единому порядку, которым движется и весь этот совершенный мир. Мир, пронизанный природными силами. И магия, секреты которой ревниво хранят жрецы всех мастей, есть одна из этих основополагающих сил. Овладеть же ею человеку не только можно, но и должно. Магия для всех, для каждого! Чтобы любой мог воспользоваться ее благами и результатами, как пользуется иными плодами прогресса и просвещения…
А что до моральных и нравственных законов… пусть человек сам утверждает их для себя. Лишь он один есть высший судия для своих поступков. И пусть не ужас перед божественным наказанием в загробной жизни, но добрая воля удерживает разумного просвещенного человека от неблаговидных деяний. В идеале же разумными и просвещенными должны стать все. И тогда – сами собой исчезнут различия, не останется ни ролфи, ни диллайн, ни шуриа, а одни лишь люди – единый свободный и радостный народ, и не нужны будут ни армии, ни флоты, ни императоры! Так будет! И сам Эгнайр, к слову сказать, уже предпринимал кое-что ради приближения этого светлого мига…
Но покамест существовали и правители, и городские стражники, и государства с границами между ними. И чтобы добраться из Эббо в Идбер, нужно было не только предъявить паспорт, но и уплатить въездную пошлину. К счастью, деньги у побитого студента были, немного, но были. Достаточно для оплаты проезда в следующей почтовой карете и законного пересечения границы.
Джона
Это ни в коем разе не Шанта, и не Синтаф, и даже не Ролэнси. Впрочем, на Ролэнси бывать не доводилось, так что не зарекаемся. Ровненькие лоскутки полей и одинокие мельницы, уютные крошечные городишки и деревни-переростки – мир, слишком благополучный, чтобы быть настоящим. Почему чувство потери такое гнетущее? Это же чужая земля, чужая страна, и духи здесь недружелюбные, дикие какие-то, странные. Отчего так печально на сердце у единственной шуриа на весь Эббо? Спроси ее – не ответит. Сама не знает потому что. Может быть, предчувствие того, что этот ухоженный чистый мирок доживает свои последние чистенькие ухоженные деньки? Хотелось бы верить, будто это глупые женские страхи, но до конца все равно не верится.
Дилижанс трясло и качало, точно корабль в штормовом море, спину ломило, попутчики попались слишком разговорчивые, а солнце слепило Джоне глаза. Еще один день в дороге, с небольшой остановкой на почтовой станции, и только на следующее утро граница. В ридикюле, который шуриа прижимала к груди, ждал своего часа поддельный паспорт на имя гражданки Фиртсвита госпожи Джойн Элир, раздобытый через десятые руки и стоивший по меркам Шанты целое состояние.
Так было с самого раннего детства – если Джона чего-то желала, то она получала желаемое: мытьем или катаньем, правдой или неправдой, добровольно или насильно, рано или поздно. Шуриа не могут иначе, потому что все их смирение, отпущенное Глэнной, целиком уходит на приятие своего Проклятья, на мирное с ним сосуществование. Шуриа не живут просто так, вернее, живут, но недолго. Им нужна цель, если угодно, мишень, стремление к которой привносит в существование острый привкус донджеты.
Остров Шанта разбаловал Джону, это она почувствовала сразу, как только приехала в Эббо. Словно запуталась в паутине, распятая на множестве тончайших нитей-возможностей, не зная, куда направить бушующую внутри энергию.
Так что господина Тиглата Джона почти любила – за то, что он оказался в досягаемости, за то, что жив и не ожидает подвоха, за то, что до сих пор строит планы на Шанту. И леди Янамари с наслаждением уподобилась пуле, выпущенной из мушкета и летящей в сторону идберранской границы.
И как не думает пуля о том, что же станется после попадания в мишень, так и Джойана не снизошла до размышлений и планов на будущее. Какая разница, что там прячется за спиной у Тиглата? Что-то.
Джона закрыла глаза, прикидываясь дремлющей. Солнце, бившее в открытые окна дилижанса, разморило ее. Горячее солнце и прохладный ветер, пахнущий прелой землей. Страны Конфедерации все равно оставались Джезимом, как и Синтаф, оставались Землей Радости – колыбелью и могилой шуриа, какие бы границы ни делили их и какие бы знамена ни развевались над пограничными заставами.
Скрипели колеса, стучали подковы, возница нахлестывал ленивых толстых меринов, ругаясь на каком-то полузнакомом диалекте, всхрапывал сосед, время от времени роняя свой цилиндр на колени Джоны, дама напротив грызла уже десятое яблоко, пахло дешевой пудрой, сапогами и пылью – букет дорожных впечатлений, составленный безумным «цветочником». Но все это было где-то далеко, в том настоящем материальном мире, в котором шуриа живут лишь наполовину. В мире духов Джона просто летела над Джезимом – отлитая целиком из солнечного света – слепая и смертоносная. Как Проклятье Девы Сигрейн.
И совершенно не заметила, как дилижанс остановился возле большой почтовой станции. Дверца вдруг распахнулась, и Джойана поняла, что полет ее закончился. Она попала в цель. В юношу, стоящего на подножке, – светловолосого и зеленоглазого, с яркими, блестящими от масла губами.
Он вежливо улыбался, говорил какие-то слова приветствия, приподнимал шляпу, просил прощения за беспокойство…
И хотя не растекалось у него на груди кровавое пятно (на черной ткани сюртука и не различить сразу), но Джона знала точно – мишень поражена.
Разве пуля, когда ее засовывают в ствол и утрамбовывают шомполом, знает, куда метит стрелок? Разве вольна она выбрать траекторию полета? Рука, нажавшая на спусковой крючок, не дрогнула.
Он сел напротив и с любопытством уставился на Джойану. Будто уже знал. И ей захотелось крикнуть: «Не смотри на меня, мальчик. Не смотри так! Я не виновата! Никто не виноват!»
Но не крикнула, а лишь улыбнулась в ответ.
«Так вот какой ты был в юности, Вилдайр Эмрис. До того, как ты стал вождем, возлюбленным Трех Лун, Священным Князем, самым могучим рунным колдуном. Раньше. Прежде. Когда еще был мальчиком-принцем. Ты был таким – потерянным ребенком, ручным волчонком».
И словно затянутый в солнечные сети ее улыбки, юноша заговорил первым. Первое, что в голову пришло.
