«Эгнайр, должно быть, считает собственную волю, выдержку и целеустремленность личной заслугой. Как бы не так! Видел бы ты своего прародителя – Священного Князя, – мигом бы слетела вся спесь».
Верно сказано древним мыслителем: за дружеской беседой путь кажется короче, и не замечаешь, как летит время. Вот и Эгнайр поначалу не замечал. А потому, когда бросил случайный взгляд в окно, то даже удивился. По сторонам дороги уже тянулись зеленые весенние холмы долины Изэйн, реки, на берегах которой и раскинулся «очаг, согревающий души, алчущие познания». То бишь древний город Ициар. Еще каких-то три-четыре лайга, и почтовая карета въедет на старинный каменный мост, помнящий еще Атэлмара Первого Эмриса, а потом ее колеса прогрохочут по мостовой жилых предместий. Комплекс зданий университета, начиная от самого первого – Высокой Башни – и заканчивая недавно отстроенными корпусами Механических Мастерских, отделен от города обширным парком, дабы никто и ничто не отвлекало ученые умы от служения госпоже Науке…
Воистину, умный собеседник – отрада путешествующего! Хотя господин Акэлиа несомненным умом своей попутчицы был скорее огорчен, чем обрадован. Женщине вообще не полагается блистать эрудицией и демонстрировать образованность и интеллект. Дамы вообще-то для другого созданы. Там, на заставе, Эгнайр даже ненадолго поверил в то, что госпожа Элир и впрямь такова, какой предстала перед суровым пограничником. Деликатная, хрупкая и недалекого ума женщина, в ридикюле которой действительно должно найтись место только глупому роману о любви.
Но не тут-то было. У экзотической синеглазой бабочки изворотливости и хитрости хватило бы на десяток змей. И Эгнайр с сожалением признал – слишком умная. Слишком опытная и взрослая, слишком… шуриа. И как теперь заманить ее в кружок Искателей?
Ни о каком насилии с его стороны, разумеется, не могло быть и речи. Это же шуриа, Третья, – создание, наполненное магией истинной, природной. Не чета притворщикам-тивам и дикарям-ролфи. А у Третьих, говорят, и женщины наделены умением управляться с магической силой. Так что рисковать нельзя. Значит, надо как-то ее заинтересовать? Но как?
И отчего это госпожа Элир так быстро согласилась поехать в Ициар? Молодой человек на миг поддался тщеславной мысли о том, что он сам может быть тому причиной. А что? Классическая ролфийская внешность и свежесть юности привлекали к нему не только молоденьких дочек ициарских лавочников, но и дам постарше и породовитей. Но нет, нет. Госпожа Элир вроде бы и кокетничает, но как-то… неправильно. Не как женщина с привлекательным юношей, а будто взрослая тетушка, танцующая на семейном балу с малолетним племянником. Сравнение оказалось беспощадным, но точным.
…Так что же вам на самом деле нужно в Ициаре, госпожа Элир? И вообще в Идбере, а?
За этими рассуждениями, озабоченный более всего тем, чтобы себя не выдать ненароком в оживленной беседе с хитроумной шуриа, Эгнайр даже не сразу понял, что с его соседом что-то не так. Пока тот, хрипя и задыхаясь, не навалился прямо на юношу.
– О! – вскинулся студент и отчаянно заколотил в стенку экипажа. – Остановите карету! Слышите?! Немедля остановите!!!
Но пока возчики его услышали, да пока осадили лошадей, у пассажира – бледного мужчины с одутловатым нездоровым лицом, всю дорогу жаловавшегося на боль в левой руке, – успели посинеть губы. Дамы заохали, запищали, мужчины вытащили несчастного из кареты и уложили на траву, но все было кончено очень быстро. Расстегивали жилет и развязывали шейный платок уже на покойнике, и прысканье водой в лицо тоже не помогло, равно как и нюхательные соли. Эгнайр почти сразу понял, в чем дело. Разрыв сердца – впрочем, товарищ по кружку под именем Лекарь называл эту болезнь, помнится, как-то по-иному, но стародиллайнский зубодробительный термин тотчас же вылетел у Эгнайра из головы. Да это и неважно. Ни к чему будущему гражданскому тиву заучивать названия болезней – хватает головной боли с одним лишь запоминанием необходимых ритуальных речитативов. Там тоже… такого наворотили, что язык можно завернуть в узел, пока выговоришь.
Кстати, о ритуалах. Господин Акэлиа тоскливо огляделся. Возчики выпрягли одну из лошадей, и молоденький форейтор уже седлал ее, чтобы скакать в город и сообщить о покойнике. Пока доложит, да пока найдется телега… А обряд, хочешь или не хочешь, проводить надо! Больше-то все равно некому.
«Интересно, зачтут ли мне это за практику?» – хмуро подумал Эгнайр, роясь в своем саквояже в поисках тивской головной накидки. А, вот же она! Что там еще нужно для ритуала? Покров на лицо покойного… а, платком обойдемся! Главное – не сбиться и не перепутать слова в архаичном древнедиллайнском бормотании. В конце концов, это же работа, и ее надо сделать хорошо.
Спутники по разным признакам гадали, жив ли несчастный или помер, – они прислушивались к сердцебиению, щупали пульс, подносили к его носу карманные зеркальца, а Джона сразу все поняла. Она зрила дух новопреставленного, так же как остальные пассажиры злополучного дилижанса видели его бездыханное тело.
Будь он шуриа… Душа Третьего шагнула бы в объятия Джезима – нырнула в студеные воды крошечного ручейка, рассыпалась в траву мельчайшими зернышками птичьего горца, срослась с кустом жимолости.
Будь он ролфи, рука помнящего зажгла бы «родительский» огонь, указующий дорогу через снежные равнины к Оддэйну.
Думать о том, что сталось бы с диллайнской душой, Джоне не хотелось. И все же для нее тоже имелся свой скорбный путь.
Но душе полукровки не нашлось места ни в чьих чертогах, нет ей тропы, и не будет посмертия.
«Как же так?! Почему? За что?» – вопрошала покинутая душа.
Взывала к Предвечному, но тот, разумеется, не отвечал. Умоляла о прощении, но никто не слышал. Кроме шуриа, которая не могла помочь при всем желании. И пусть радуется тот, кому не дано слышать, как рыдает обреченная душа. Будущему гражданскому тиву, можно сказать, повезло – он оставался глух. Молодой человек с недовольным видом достал из саквояжа полотняный капюшон, надел его себе на голову, носовым платком прикрыл лицо мертвеца и стал читать канон «Уход смиреннейших».
– И никто не услышит в ночи наш уход, ибо тих он совсем и беззвучен. Но одни только скажут печально: «Почил», а другие добавят: «Не дышит». Растворимся, исчезнем, растаем во мгле, ни о чем не печалясь, не плача…
Аластар говорит, когда-то давно, когда диллайн еще не отреклись от Меллинтан, это была песня. Очень красивая и очень грустная – о том, что рано или поздно ждет всех людей, о смерти и уходе. Смерть, она вообще-то невыразимо грустна. И когда поешь «Уход», то печаль до боли сжимает горло.
Эгнайр же повторял заученные слова монотонно, и голос его больше всего напоминал мерный стук парового молота. Архаичный диллайнский – сложный язык, там важны интонации, поэтому, чтобы понять смысл слов канона, требуется еще пробиться сквозь резкий ролфийский акцент. Но отчего же в устах тива Удаза все звучало так проникновенно? Может быть, потому, что янамарский преподобный верил, а Эгнайр Акэлиа – нет?
