И вдруг узнал… вспомнил… догадался… Как же? Откуда ты здесь, Кэдвен? Время испуганно отпрянуло, откатилось назад, пронзило века и пространство, словно нож Грэйн – тощее поджарое брюхо Джэйффа Элира. От паха до диафрагмы с одного-единственного замаха.
Должно быть, ролфийка тоже признала возлюбленного, потому что вся боль, положенная смертельно раненному, внезапно утекла куда-то в междумирье в те несколько мгновений, пока они смотрелись друг в друга, негодуя и сожалея, тоскуя и проклиная…
Джойана Ияри, шуриа
Нападение Предвечного вовсе не застигло княгинь врасплох. Где найти слабину у Войны и брешь у Моря? Как подловить в нежданный час саму Землю, которая никогда не спит?
Джоне и делать-то особо ничего не пришлось. Она пустила корни, крепкие и глубокие, пронизавшие землю во всех направлениях. Джойана смело устремила свой могучий ствол в небеса, обрастая попутно корой, жесткой и твердой, как змеиная чешуя, которую не проест зловредный жук и не сдерет медвежий коготь. Она раскинула ветви во все стороны, давая тень в полдень и защиту в дождь, чтобы птицы свили гнезда в пышной кроне, чтобы мелкие тварюшки обрели в ней прибежище. Шуриа щедро подставила ладони-листья солнечному свету, впитывая в их животворную зелень каждый посланный дневным светилом луч. И жадно пила ливни, без всякого волшебства обращая их в чудесную силу жизни. Головой упершись в звездную твердь, а ноги погрузив в земные глубины, закрыла Джойана Ияри собой весь Джезим от гибельного взора лжебога. А когда он прыгнул, точно бешеный зверь, она оделась в броню снегов и поразила врага трескучим морозом, как охотничьим ножом, и стегала без устали по трясущимся брылям зимними бурями. А потом ударила в грудь Предвечному тараном ледохода и плеснула прямо в его оскаленную морду белым кипением садов. Отхлестала пыльным трактом ненасытную тварь по жирным бокам, пронзила ее толстую шкуру грозовыми молниями, побила градом. Предвечный тоже в долгу не остался – он насылал саранчу с засухой и сковывал неурочным заморозком ее ростки, он смывал ее посевы бесконечными ливнями, он набрасывался пожаром, дышал жаром-суховеем, иссушая в прах ее листву. Но Джойана из рода Ияри держала Джезим корнями куда как крепко. Пусть Война и Море крушат Предвечного, пусть совы выклюют ему глаза и порвут когтями, а волки перегрызут хребет, на то им когти, зубы и клювы. Джезиму – Земле Радости нужно одно – устоять. На то и даны ему Сизой Шиларджи шуриа, неистовая любовь их змеиных сердец, живое пламя беспокойных душ…
И как всегда бывает в самой отчаянной беде, когда стало совсем невмоготу, когда вечно голодный зверь по имени Херевард вгрызся в ее тело-ствол, да так, что сок брызнул в разные стороны, Джона позвала: «Мамочка!».
«Я – здесь», – эхом отозвалась Элишва.
«Мы – рядом», – подхватили ее тихий голос все шуриа, которые жили на этой земле и умерли, и стали Джезимом.
Они сплелись с ее корнями, делая их еще крепче, еще сильнее. Потекли ручьями, чтобы напоить древо-Джону. Духи слетелись огромными стаями скворцов и синиц, чтобы пожрать полчища короедов, лубоедов и листоверток. Сила жизни, накопленная поколениями, пробила пересохшую почву зелеными побегами, и она же наполнила зреющие плоды золотым соком вечной любви.
«Четыре яблока поспевают на твоих ветвях – золотое, белое, стальное и алое. Храни их! А мы пребудем с тобой, женщина Джойана, мы отдадим все и самих себя. Только держись!»
Предвечный рубил ее топором, а она затягивала раны, он поджигал – а она тушила огонь соком и смолой. Тупились зубья пилы. Он ломал ветки, а те становились все гуще и гуще. Лжебог травил щелочью корни, но яд прорастал крапивой, беленой и лютиком. Соль, рассыпанную по земле, слизали олени.
«Помни о жизни, Джойана – женщина из земли Джезим, помни все время, не забывай», – сладко гудели пчелы в листве.
Жизнь бесконечна, жизнь – и цель, и смысл всего сущего, нет ничего проще и ничего сложнее, чем жить.
И даже когда сил не осталось, когда колдовской мороз убил листья и разорвал кору, когда лед сковал корни, и буря пыталась сломать ствол, Джона помнила про весну, любовь и жизнь. А больше и не нужно ничего, чтобы победить. Победить и жить дальше.
Вилдайр Эмрис, Священный Князь
Он обнажил клыки, прижал уши и встретил нападение достойно, по-волчьи вгрызаясь в обретшего наконец-то плоть давнего врага. Но то, что казалось телом, вдруг разошлось, расползлось, оставив мерзостный привкус падали, настолько сгнившей, что даже и последняя шавка не польстится. Вилдайр-волк по инерции проскочил вперед, чтобы упасть уже не на четыре могучие лапы, а больно удариться выставленными локтями и распластаться на шаткой палубе горящего «Возмездия», флагмана ролфийского флота. Прижимаясь распоротой щекой к горячим доскам, он очнулся Кинэйдом, прозванным Злосчастным, Кинэйдом – бледной тенью великого брата, тем самым Кинэйдом, что проиграл войну с диллайн. Тем князем, чьим погребальным костром стало «Возмездие» – боги, да неужто это в его голову пришла мысль так неудачно назвать корабль?! Тем Кинэйдом, чья дочь уже следующей ночью покорно легла под победителя…
– Морочишь меня, сволочь? – угрюмо прорычал ролфи, перекатываясь на спину и силясь разглядеть сквозь обрывки горящего паруса и хлопья пепла хоть отсвет лун в небесах. И увидел холодный блеск глаз свернувшейся в складках парчового балдахина гадюки. Охваченный пожаром корабль исчез, а Вилдайр Эмрис вновь стал собой – цесаревичем-полукровкой, упрямым недоразумением, годным лишь на убой, но никак не для наследования синтафского трона. Змею подложил братец Вайерд, кому ж еще могло прийти в голову расправиться с соперником таким глумливым способом. Ролфийское отродье, ужаленное змеей. Красиво!
– Красиво… Живоглот, – хмыкнул Вилдайр, раздробив змеиный хребет в кулаке. – А что же дальше?
Но Предвечного разве смутишь неудачей? И уж точно властолюбивый засранец Вайерд не собирался останавливаться на одном-единственном покушении. Просто тактику сменил.
– Сердце мое, измена! – крикнула Аслэйг, сползая по двери. – В окно! Там конь… там… беги же!
Мгновение он завороженно смотрел на невероятно-яркую, блестящую алую полосу, оставленную ее раненой спиной на пестром шелке шпалеры, а потом скакнул с подоконника вниз, успев поймать краем глаза свое отражение в стекле и испугаться его – желтоглазого, всклокоченного, в распахнутом колете и рубашке, выбившейся из штанов. Но ладонь уже нашла рукоять палаша, сталь рванулась из ножен, а из глотки – крик:
– В ком волчья кровь – за мной!
«Бежишь, щенок? – глумливо хохотнул Херевард за спиной. – Опять бежишь? Снова?»
– Бегу… – согласился Вилдайр, жадно хватая воздух пересохшей глоткой. Но вместо живительного бриза в горло пролилась горькая соль морской воды, в глаза плеснуло пеной, а пальцы, намертво вцепившиеся в снасти, свело от холода. Как его звали, того упрямого рыбака, что никак не хотел отдавать свою шхуну горстке отчаянных беглецов, в которых даже спьяну не заподозрить было цесаревича и остатков его ролфийских гвардейцев? Ведь как-то же его звали! Что за славная месть – теперь их, загнанных в ледяное море беглецов, прикончит шторм, а еще верней – невежество и полное неумение управляться с захваченным судном. И почему они не пошли ко дну, еще не успев отойти от причала?
