Но все, что ни делается, все ко благу человечьему, говорят клирики. Заснул Росс довольным собой и мирозданием в целом.
И храпел по этому поводу так знатно и громко, что спугнул сон обоих сокроватников.
И, естественно, не слышал отчаянного скулежа Моррана и не почувствовал, как добросердечная миледи пожертвовала магу запасные заглушки в уши, сжалившись над его муками.
— Спасибо, миледи. Это ж какой-то кошмар!
— Такое редко бывает, — успокоила его Фэймрил. — Он сильно устал, а профессор говорит — храп происходит из-за сломанного в юности носа. Перегородка неправильно срослась.
— Скажите честно, вас это утешает?
— Ничуть. Меня утешают маленькие штучки, которыми я затыкаю уши в таких случаях. Потом он перевернется на бок и перестанет. Спите, Морран, спите. Завтра будет еще более тяжелый день. Отдыхайте.
Миледи, верно, знала, о чем говорила. А если и не знала, то догадывалась.
Измучилась Бирюза с этим ребенком, вот как есть — измучилась. И не сказать, чтобы беспокойным оказался сын маршала Джевиджа или каким-то особенно капризным. Ничего подобного. Грудь взял сразу, по ночам спал, днем вопил в меру, ничуть не больше, чем девочки в его возрасте. Рос на зависть эрройским мамашам крупным, с каждым днем становился все тяжелее и увесистее. У самой придирчивой и опытной старухи не нашлось бы в чем упрекнуть Бирюзу. Но каждый раз, взяв на руки чужого малыша, женщина чувствовала себя злодейкой. Воровкой и преступницей мысленно себя называла. И не без причин…
— Я как подумаю о его матери, так прямо сердце кровью обливается, — сказала она Лису еще в поезде. — Это ж ее единственный ребенок.
— Не говори глупостей, — отрубил следопыт. — Так надо!
Ну, надо так надо. Бирюза прижала к себе маленькое тельце, вдохнула младенческий запах и заставила себя не думать о темноволосой, не первой молодости леди из роскошного дома, которая наверняка убивается сейчас по ребеночку. А стала думать о том, какую страшную беду упредили они с Лисом. Опоздай они хоть на день…
Женщина погладила малыша по мягким волосенкам. Как только кому-то в голову может прийти мысль причинить такому крошке зло, убить, растерзать? Проклятые отступники! Богомерзкие твари, извратившие самое святое, опоганившие самое чистое! Бирюзу до сих пор трясло, стоило ей вспомнить тех… других охотников на Диана.
На всякий случай она сделала знак, отвращающий нечисть с нежитью.
Надо бы попросить Песчаного провести над ними очистительный обряд. Так, на всякий случай.
Ребенок недовольно завозился в пеленках, наморщил лобик, умилительно чихнул и открыл глаза. И в них Бирюза прочитала столько немого укора. Мол, что ж ты сделала, злая тетка? Почто украла меня у родной мамки? Зачем везешь в далекие края?
Объяснять несмышленышу о таких сложных вещах, как Завет, эрройна
[25]
, конечно же, не стала, но с тех пор все время чувствовала себя рядом с бодрствующим малышом неловко. Поначалу это можно было перетерпеть, но теперь, когда Диан Джевидж стал по ночам просыпаться и жалобно скулить, словно от невыносимой боли и тоски, Бирюза перепугалась не на шутку. Сначала думала — заболел, но знахарь, поднятый спозаранку, развеял опасения:
— Здоров твой приемыш. Крепкий мальчонка, сразу видна хорошая старая кровь.
Луговой легонько шлепнул малыша по попке, но тот лишь радостно взвизгнул и намертво впился ручонками в бороду невольного своего обидчика.
— Может быть, за родной мамой тоскует?
Знахарь пожал плечами. За обычными детьми такой чувствительности не водится, но так то ж обычные.
— Скучно ему. Ты ему мало времени уделяешь, а дитю все интересно.
Бирюза удивилась. Девочки столько внимания к себе не требовали почему-то.
— Ну, песенку ему спой, пока у очага возишься. Разве так сложно?
И она стала петь Избраннику Великого Неспящего. Только не детские бессмысленные потешки, а настоящие сказания-эро. Само как-то так получилось. Хотела затянуть «Мышка украла ромашку», а вышло «Сказание о Рассветных Днях». О том, как семьсот лет назад предки эрройя отказались принимать новую веру, не поверили клирикам, не предали Завета, а ушли навстречу рассвету в поисках земель, где никто не будет указывать им, во что верить и кому поклоняться. О том, как дошли они до высоких гор и бескрайней пустыни, до синих скал и стремительных рек, назвав безлюдную до той поры страну — Арр, то бишь Последняя. И за триста лет благословенного Неспящим покоя вернулись к самым истокам — стали кочевниками, как их далекие пращуры, когда-то бродившие по великому Эльлору вслед за стадами. Земля же Арра оказалась щедра к своим пришлым детям, одарив их сполна здоровьем, силой и выносливостью.
Бирюза так увлеклась, что не заметила, как малыш перестал канючить, свернулся клубочком на одеяле и совершенно молча слушал длинную тягучую песню. Будто и в самом деле понимал каждое слово. Чего, разумеется, произойти не могло.
— Потому кехтанцы так и не смогли нас завоевать, малыш. Потому что мы сроднились с Арром так же крепко-накрепко, как дитя во чреве связано с матерью пуповиной, — улыбнулась эрройна и, не выдержав, добавила: — А потом пришел твой отец и выполнил первую часть Завета: теперь Арр стал Эльлором. Осталось только сделать Эльлор Арром. У тебя должно получиться, Диан Джевидж.
И в очередной раз подивилась, до чего же взрослый взгляд у этого ребенка.
Всю следующую ночь мальчик тихонечко плакал, выплевывал грудь и отбивался кулачками. Не помогали укачивания на руках, не спасла любимая погремушка. Едва рассвело, Бирюза пошла к Песчаному.
— Я сердцем чую, он по матери плачет. У самой сердце разрывается — так жалобно, — пожаловалась она каси.
Старик задумчиво поскреб щетинистый подбородок и, удивительное дело, снизошел до ответа:
— Иди. Что-нибудь придумаю.
Обычно Песчаный ограничивался раздраженным покашливанием и брезгливо морщился. Люди ему надоели до крайности, от звука их голосов у него в ушах звенело, устал он, от всего на свете устал. От солнца, от неба, от человеческих лиц. Эрройя, если одолеют первые два десятка лет, живут долго, а наделенные Даром так и вообще слишком долго. Как, например, каси Песчаный.
Ближе к вечеру, когда Бирюза уже не знала, как унять хнычущего и отказывающегося есть ребенка, каси явился к ней в дом и принес птенца-вороненка. Уже квелого и по всем признакам явного не жильца на этом свете. Положил несчастную птицу на пол невдалеке от извивающегося на тюфячке Диана. Вороненок недовольно каркнул и тем самым привлек внимание мальчика. А дальше эрройна и каси только смотрели и диву давались, причем на равных, несмотря на семьдесят лет разницы в возрасте.
Диан перевернулся со спины на живот, поднялся на четвереньки и попытался ползти к птенцу. Ничего у него не получилось, зато вороненок кое-как доковылял к малышу и уселся в прямой досягаемости маленькой цепкой ручонки. Диан в свою очередь, словно гигантская гусеница, странным манером перекатился навстречу.
