Уши и в самом деле подвели Песчаного. То не люди шептались, то тихонечко плакал маленький ребенок на руках у Бирюзы. Тут уже ничего не поделаешь — старость идет под ручку с немощью.
А женщина уже несколько раз приходила к каси советоваться насчет малыша. Капризный стал, вздрагивает во сне, просыпается и кричит, да так горько и отчаянно, что сердце разрывается. И за словами жалоб слышался старику суровый упрек, а синие глаза эрройны смотрели осуждающе.
Лис, тот напрямик сказал:
— Что ж ты, каси, наделал? Разлучил дитя с матерью. Та уж, должно быть, все глаза выплакала. Мальчонка весь извелся, того и гляди занеможет. Нас с Бирюзой сделал злодеями. А теперь сидишь пень пнем и ничего не предпринимаешь.
Ну не объяснять же воину, что Великий Л'лэ шутки удумал шутить с каси: в сны не приходит, во плоти не является и знаков никаких не подает. Вот что хочешь, то и думай.
И Песчаный думал, день и ночь, от заката и до рассвета. Вспоминал, искал свою ошибку и не находил. Все сделал так, как желал Огнерожденный.
Хотя… каси внезапно пронзила пренеприятнейшая мысль-догадка: а ведь Неспящий ничего у своего верного адепта не просил, никогда не говорил напрямую, мол, добудь мне сына эльлорского канцлера. Не требовал похитить и привезти ребенка в Арр, но и не возражал.
Когда Диан очутился в Арамане, в их уединенном поселке, Песчаный ликовал, молча и не показывая виду, как его переполняет радость от добросовестно исполненного дела. Казалось, вот-вот явится Огнерожденный вместе со своей свитой и свершит обряд… Но ничего такого не случилось ни через день, ни через декаду. Бирюза нянчилась с мальчуганом, воины утроили бдительность, а каси терпеливо ждал знака от Великого Л'лэ. И терпение его мало-помалу иссякало, как вода в древнем колодце. От ледяных ее запасов осталась только крошечная лужица, которой не хватит утолить жажду даже мыши.
— Каси, нам придется уйти из Арамана на север, — заявил прямо с порога Лис. — Если выйдем сегодня к вечеру, то успеем спрятаться в эльлорском форте.
— О нет! — заслонился костлявой рукой Песчаный, словно от удара.
Жест получился настолько жалкий, что следопыту стало неловко.
— Прости, каси, но кехтане лезут через границу, как скорпионы из-под камня. Очень скоро они доберутся до нас.
— Но мы не можем покинуть Араман. Это же место Завета!
— Но и ждать больше нельзя. Без пушек форта и ружей солдат нам теперь не обойтись. Кехтане будто с ума сошли от злобы.
Лис знал, о чем говорил, — у него рука висела на перевязи, а из раны на голове все время сочилась кровь, пропитывая повязку.
— Скажи Ручью, чтобы потерпел еще два дня. Скажи, что я умоляю его об отсрочке. Пусть попытается отвлечь кехтан еще два рассвета и два заката.
Лис удивленно уставился на Песчаного, не веря ушам. Каси уже полвека никого и ни о чем не просил, и тут вдруг снизошел до такого унижения, до мольбы.
— Хорошо, я попрошу, — выдавил он из себя, устыдившись резкости, совершенно непозволительной в адрес самого великого каси — Каси Исполнившего Завет.
А Песчаному вдруг показалось, что следопыт разозлился и преисполнен гнева.
«И поделом мне! — решил он, отчаявшись. — Поделом. За самонадеянность, за дерзость толковать желания Великого Л'лэ по человечьему разумению».
Старик закутался поплотнее в покрывало и побрел к Бирюзе. В последние дни только рядом с похищенным мальчиком Песчаный чувствовал себя спокойно и уверенно. Неведомо отчего, просто так, без всякой причины, но достаточно всего лишь посидеть рядом, посмотреть на его уморительные игры с ручным вороненком, чтобы печаль и тоска отступили, чтобы снова начать верить в лучшее. Просто верить — в то, что все кончится хорошо. Для Арра и эрройя, разумеется.
Ничего странного или недоступного в его возрасте Диан не делал — пытался сесть, тянул все в рот, визжал от восторга и рыдал от страха, просился на руки и пачкал штанишки — все то же самое, чем занимались в свое время дети, внуки, правнуки и праправнуки Песчаного. С первого взгляда ребенок как ребенок — чумазый, щекастый, шумный, но если присмотреться… Если позволить себе видеть за хрупкой нежной плотью сияние силы, то у каси аж глаза слезились от этого обжигающего ореола. И по большому счету, уже не важно, правильно или неправильно Песчаный понял замысел Огнерожденного, ибо ребенку этому дарована сила истинного волшебства, а Бирюза и Лис не столько украли его, сколько спасли от западных безумцев-фанатиков. Бирюза, та до сих пор отмаливала греховное столкновение с их отвратительными чарами, чувствуя себя грязной и запятнанной скверной. Кабы не посланцы Арра, еретики умертвили бы дитя как пить дать.
Диан, Бирюзовы дочери-близняшки и вороненок играли в «хваталки», то бишь дети пытались поймать верткую птицу за хвост, а та в свою очередь — небольно клюнуть «агрессоров» по пальчикам, отчего гвалт в хижине стоял несусветный. Но женщина ничуть не беспокоилась — раз играют и хохочут, значит, здоровы, сыты и все у них в порядке.
— И не улетает ведь, — подивилась Бирюза, поднося почетному гостю чашку с молоком. — Уже и крылья как у взрослого, а сидит возле Диана, точно приклеенный. Ночью спит прямо в колыбельке. Не как птица, а как кошка.
— Вороны посвящены Великому Л'лэ, — проворчал каси. — Как может быть иначе? Священная птица хранит своего исцелителя и служит Неспящему.
— Так пусть бы полетел к Огнерожденному и напомнил, что нас тут скоро кехтане перережут, пока он решает судьбу Диана.
— К тебе Лис заходил?
— Угу, — буркнула женщина, не прерывая возни около очага.
Ей не хотелось встречаться взглядом с каси. Он молча страдал, а помочь ему никто не мог. Кроме Великого Л'лэ.
— Что-то должно случиться, что-то необходимое…
— Да я ж разве против? Только пусть это «необходимое» все же поторопится. А то ведь не с кем будет ему случаться. Скажешь, я не права?
Каси только вздохнул горестно. У него, старого и бессильного, есть только лепечущий младенец на руках и древний Неспящий за спиной, который по своему жестокому обыкновению не желает вмешиваться в людские дела. Что ж, наверное, это правильно, и от Огнерожденного ждать помощи бессмысленно. Он — не поводырь для слепцов, не овчар для стада и даже не Бог. Он — Великий Неспящий, он просто есть. И все.
Вороненок улучил момент и вспорхнул на плечо Бирюзе, которая тут же предложила священной птице угощение — кусочек вяленого мяса.
— Слетал бы ты к Неспящему, дружок, передал бы от нас весточку. Скажи, мол, заждались уже верные эрройя.
— Не говори глупостей, женщина.
Бирюза только рассмеялась в ответ, совсем не ехидно, но каси все равно обиделся. Так и сидел, мрачнее иных сородичей вороненка, любящих думать свои птичьи думы, расположившись на выбеленном солнцем лошадином или человеческом черепе. А может, и задремал, пригревшись в теплом доме, у очага, как это свойственно всем старцам. Но пробудило каси вовсе не вежливое прикосновение к плечу. К сожалению.
