— Доброе утро, милая моя, — ласково мурлыкнул Росс. — Не волнуйся, все в порядке. Еще очень рано. На часах всего лишь начало пятого.
Ему тоже не спалось и, по всей видимости, по той же причине. Хоть заснули они вчера позднее обычного — вернулись с «прогулки» довольные и смущенные, быстро поужинали стряпней вдовы Лайч и поспешили спрятаться в своей палатке, подальше от понимающих и слегка завистливых взглядов. Еще долго шептались, соприкоснувшись лбами, точно заговорщики из бульварных романов, чтобы злая судьба не подслушала, чтобы ночные феи не сглазили их хрупкое возрожденное доверие.
— Думаю, нужно нанять для Кири учителя маголийского, — сказал вдруг Джевидж. — У девочки явная склонность к языкам. Перед тем как мы уехали, я на ночь рассказал ей стишок про лунного бычка, а она возьми и запомни. Представляешь? Повторила слово в слово, причем без всякого акцента.
Впервые за все время путешествия на Восток Росс нашел в себе душевные силы заговорить о детях. Хороший знак, очень хороший. Значит, не прикидывается.
— В этом плане Киридис вся в тебя, — поддержала настроение мужа Фэйм. — Ты у нас полиглот. Но может быть, начнем с шиэтранского? Я могу с Кири заниматься.
— Я проверял — южные языки ей нравятся больше. Я слышал, что некий мистрил Биф учит маленьких детей языкам во время непринужденной игры. Надо будет попробовать эту новую методу.
Фэйм мягко улыбнулась в полумраке палатки.
— Так-так! Значит, не только я одна уже мысленно примериваю венчальное платье на малышку?!
— А что тут такого? О таких вещах следует думать заранее. Дети растут так быстро…
И, поняв, что, сам того не желая, коснулся больной темы, Джевидж покрепче прижал к себе судорожно всхлипнувшую Фэйм, бережно коснулся губами ее виска.
— Мы найдем Диана, я клянусь тебе. Мы найдем его, вернемся в Эарфирен, заберем Киридис и…
— Уедем в Виджмар?
— Да. В Виджмар. Я уже все для себя решил.
Четко и резко, почти отдавая команду. Слишком резко, чтобы Фэйм удержалась от вопроса:
— И ты сможешь отказаться от политики, от государственной службы и… от дружбы Раила? Ты согласишься на жизнь простого сельского землевладельца? — Понадобилось поглубже вдохнуть воздух, чтобы добавить: — Ради будущего… мага?
— А что тут такого невозможного?
Еще не так давно Фэйм была так счастлива слышать подобные слова. Наконец-то они все вместе заживут тихой, мирной жизнью вдали от политических бурь, от заговоров и парламентских сессий, от газетных статей и светских сплетен. «Слава ВсеТворцу!» — думала прежняя Фэйм. Еще две декады назад, но не сейчас. Нет, дорога через Арр навсегда изменила леди Джевидж. Эта война сделала ее солдатом, теперь она знает, что такое сражаться, что такое побеждать, и, удивительное дело, Фэйм наконец-то поняла своего мужа. Странно, правда?
— Даже зная, что Диан никогда не станет ни адмиралом, ни генералом? — уточнила она.
— Пока никто — ни ты, ни я, ни профессор Кориней — не ведает, кем станет наш мальчик, когда возмужает, — заявил Джевидж.
И подумал: «Если мир не захочет меняться под моего сына, то я его заставлю, а если понадобится, то и переделаю. Скручу в бараний рог жестокую долю, посмевшую так несправедливо обидеть моего мальчика, сделав его магом».
Росс рисковал стать безбожником, ибо он столько раз задавал ВсеТворцу мучавший его вопрос: «Как же так? Почему невинное, еще не успевшее нагрешить дитя обречено на незавидную участь — всю жизнь ходить по тонкой грани меж добром и злом?»
Чтобы остаться человеком, профессор Кориней отрекся от части своей сущности. Чтобы не погубить душу окончательно, Морран Кил принял Печать Ведьмобоя, по сути добровольно отдавшись в рабство.
Однажды лорд Джевидж дал волю воображению и умозрительно примерил на себя шкуру волшебника. Вот когда ему стало по-настоящему страшно. С его-то амбициями и самолюбием, Эльлор получил бы Даетжину Махавир в кубе, да еще и в мужском обличье. Сумеет ли Диан противостоять искушению властью и силой? Никто не знает, никто не скажет.
Как же просто быть сыном и как сложно — отцом. Что-то в этом духе частенько повторял дед Росса, глядя на непоседу внука со странным выражением на лице. Теперь-то Джевидж знал, что означает этот взгляд. Жгучий стыд и сожаление, стыд нерадивого отца и сожаление о потерянных безвозвратно годах. Пройдет чуть больше тридцати беспокойных лет, и лорд канцлер на своей шкуре испытает те же чувства. Когда будет подписывать приговор Ольрину — нелюбимому первенцу, сыну-предателю, заговорщику и самозванцу.
Как легко быть сыном… Визжать от восторга при одном только виде входящего в комнату небожителя, который сильнее всех, который знает все на свете, который самый-самый. Отец просто приводит тебя в этот мир без спросу, и твоя любовь к нему абсолютна, безмерна и лишена тени сомнения. Вы, взявшись за руки, бежите вприпрыжку солнечными лугами детства, продираетесь тенистыми и мрачными чащами отрочества, гуляете океанскими берегами юности, прежде чем он выведет тебя на главную дорогу жизни. А дальше… У каждого мужчины по-разному: кто-то обречен испытать разочарование в кумире детства, кто-то, став старше, напротив, простит обиды и поймет, но отец навсегда останется константой.
Как тяжело быть отцом… Словно по первому звонку открыть дверь в свой дом и пустить на вечный постой незнакомца, зачастую нежданного и негаданного. И даже если он долгожданный и желанный, все равно кто-то чужой, неизвестный. Придется вглядываться в младенческие черты и без конца спрашивать его, еще несмышленого, еще молочного и беспомощного: «Кем ты станешь, маленький мальчик? Будешь ли гордостью моей и радостью? Станешь ли вечным укором и позором? Избежишь ли зла и горя, или жизнь сломает тебе хребет? Кто ты, дитя? Что из тебя вырастет? А главное — смогу ли я стать для тебя образцом, сумею ли уберечь, хватит ли сил и ума научить тебя всему, что знаю сам?» Не зря в «ДомоЗаконии», по которому жили предки с незапамятных времен, ясно и четко написано: «Чти матерь свою и отца. Люби их всем сердцем до самого смертного часа вдвойне, ибо жизнь твоя поделена на две части: пока родители живы — и когда они уже умерли». И ни слова про любовь родителей к детям. Наверное, потому, что материнская любовь безусловна, а отчая — без участия разума не даруется.
Одного сына Росс так и не смог полюбить и теперь поклялся не повторить прежней ошибки, пообещал, что не упустит ни дня и ни часа из жизни Диана. Надо же как-то прервать эту роковую цепь родительских грехов, начавшуюся еще с дедовской спеси. Тот знать не желал невестку, а потому отец Росса всю жизнь метался между отцом и женой и сам оказался слишком гордым, чтобы позволить сыну вовремя узнать о своей смертельной болезни. Спустя столько лет Джевидж пришел к выводу, что отец наказал его не со зла, не специально. Наказал, по сути, ни за что, позволив гордыне завладеть рассудком. Десятый граф прекрасно знал, что умирает, что ему остались считаные декады, но все равно скрыл от Росса правду, не дал наследнику крошечного шанса сказать в последний раз, как тот любит отца и чтит. И эта обида жгла лорда канцлера изнутри долгие годы, жгла до этого раннего осеннего утра.
