Четырнадцать лет назад эрройя прислали своих переговорщиков буквально накануне начала вторжения. Что-то подобное Росс предполагал, опираясь на донесения своей разведки. Коренные жители Арра не собирались воевать с родственным народом. Напротив, приветствовали воссоединение с Эльлором. Поэтому главнокомандующий заблаговременно приказал предупредить все посты и разъезды, чтобы послов от эрройя без промедления доставили в его штаб, не чиня препятствий.
Когда же четверо степенных мужчин, одетых в куртки и штаны из прекрасно выделанной кожи, в меховых шапках, предстали перед маршалом, то удивление оказалось взаимным. Будь Джевидж более загорелым и отрасти его вороная шевелюра до самых плеч, лицом к лицу не отличить от эрройя. Одни и те же выдающиеся, часто крючковатые носы, тяжелые подбородки, резкие черты, глубоко посаженные глаза, словно… отражение в зеркале.
Надо ли дивиться тому, что эрройя сразу же приняли маршала за своего.
— Старая кровь, — кратко пояснил причину необыкновенного сходства самый молодой из послов — сорокалетний Скала. — Очень старая кровь в роду. Почти все ушли в Арр, но кто-то остался.
Росс принял факт родства с эрройя как еще одно удачное стечение обстоятельств, очередной подарок судьбы. Когда во главе воинства стоит далекий родич по крови, аборигены будут лояльны вдвойне.
И вот новая встреча. Высокая крепкая женщина по имени Подарок — по виду родная сестра Джевиджа. Только глаза темно- карие да округлые, не свойственные мужчине формы тела.
Теперь-то Фэйм осознала, в чем загвоздка, почему Росс так архаично смотрится во фраке или в дорогом костюме. Нарядить его в куртку из лошадиной шкуры шерстью наружу, перепоясать ярким кушаком и повязать голову черным платком — и глаз от лихого степняка не отвести.
— Здравствуй, эрройна.
Но Подарок безмолвно таращилась на вороненка, мертвой хваткой вцепившегося когтями в Джевиджево плечо. Словно птица ей была давно знакома и увидеть ее сидящей на плече у пришлого эльлорца все равно что лицезреть восход солнца с западной стороны горизонта.
Фэйм уж было решила, что они с Россом каким-то образом умудрились нарушить местные религиозные запреты:
— Птица сама к нам прилетела, честное слово.
И тогда эрройна быстро-быстро залопотала что-то на своем языке, застрекотала, будто перепуганная сорока. За много столетий язык их общих предков изменился до неузнаваемости, остались только общие корни да строение предложений. Но в яростной скороговорке чуткое ухо Фэймрил несколько раз услышало… «Диан» и «мальчик».
В таких случаях в романах принято говорить: «От волнения у нее едва не остановилось сердце», и Фэйм всегда считала это сравнение слегка преувеличенным. До этого момента.
Леди Джевидж крепко сжала руку мужа в своей мелко дрожащей ладони.
— Диан? Вы сказали — Диан?! Вы его видели?
Удивительно, но язык не отказался слушаться, и вышло очень спокойно.
«Только не кричать! Не кричать и не умолять!»
— Это его вороненок.
Фэйм метнула полубезумный взгляд на Росса: «Она знает! Пусть она скажет!»
Бывший маршал решительно отодвинул супругу в сторону и грозовой тучей навис над эрройной.
— Где мой сын? — спросил он. — Где Диан?
— У каси, конечно, — без доли смущения сообщила Подарок на чистейшем эльлорском.
В канун зимы ночь над Арром — Последней землей — темна и непроглядна. Проще простого заблудиться во мраке ее, за шелестом жестких степных трав не слышно шагов, и свист ветра заглушает человеческие голоса. В такую ночь надо сидеть возле костра, потягивая горячее вино с душистыми травами, чтобы по правую руку лежала заряженная винтовка, а левый бок согревало женское плечо. И чтобы побратим тихонько напевал эро-сказание. «Тысяча лиц» — вполне подойдет. Глядишь, дойдет повесть и до твоего славного предка-пращура.
Давно, так давно, а Песчаный до сих пор помнил о таких ночах. И все у него было — и чашка с вином, и сладкие губы возлюбленной, и голосистый побратим. Ничего не осталось, все унесла невидимая река. Порой до сердечной боли обидно становилось — все ушли, кого любил и кого ненавидел, унесли с собой в заплечных мешках и радость и удовольствия, а его бросили, точно старого пса, забыв отвязать, когда снимались с временной стоянки. Одного оставили, совсем одного. Не с кем даже волнениями поделиться, ибо запрещено вождю-пророку отягощать жизнь сородичей непосильными тревогами. Стыдно теперь, что скинул часть своих забот на Бирюзу. Поэтому Песчаный не роптал, когда та наказала стеречь близняшек и нянчить Диана. На детишек его глаз и рук еще должно хватить. По крайней мере, так ему поначалу казалось. Но то ли со времен его молодости дети стали бойчее, то ли силенок не рассчитал каси, а когда снаружи наступила ночь, сон сморил не только малых, но и старого. А у стариков сны в основном про молодость, чьи краски не тускнеют с годами, а напротив, становятся все гуще и ярче. Это вчерашний день растрескивается и крошится в руках, словно кусочек мела, а случаи полувековой давности крепче скал и помнятся до крошечных мелочей. Например, как отец учил объезжать диких лошадей. И все как наяву — запах пота, вкус пыли, жгучее солнце, недовольный голос родителя — только во сне. И не хочется пробуждаться, так не хочется.
— Диан… ВсеТворец-Зиждитель, слава тебе!
Песчаный встрепенулся и сразу же встретился взглядом с серыми, полубезумными от счастья глазами незнакомца. Он сразу догадался, кто стоит на коленях над резной колыбелькой.
— Зачем тебе мой сын, каси? — спросил эльлорский лорд.
Грозно так, словно не с вождем-пророком целого народа, а с желторотым новобранцем из своей армии разговаривал. А рядом с лордом на землю опустилась темноволосая женщина, и только слепец не признал бы в ней матери Диана. Сильная женщина и мудрая мать, судя по всему, — не стала голосить, не выхватила малыша из колыбели, точно самка неразумная. Видно же, что тот жив, здоров и крепко спит. Зачем тревожить дитя?
— Мальчик мой, маленький… — шептала она.
— Я исполнял Завет, — проворчал каси недовольно.
Руки и ноги его затекли от неудобного положения тела, а старость немилосердна к костям и суставам.
— Плевать мне на твой Завет! Я же ничего плохого эрройя не сделал. Забыл, о чем договор был между императором и эрройя? А ты моего сына похитил.
— Росс, перестань… — перебила мужа мать Диана. — Теперь уже неважно. Ничего не важно. Мы нашли Диана, мы теперь все вместе. Все кончилось.
И тогда имперский маршал и вождь-пророк, не сговариваясь, в один голос рявкнули: «Ничего не кончилось!» Но каждый, разумеется, имел в виду свое.
— Завет еще не исполнен.
— Мы должны еще выбраться из этой мышеловки живыми!
Как у этого человека получалось кричать шепотом, Песчаный ума не мог приложить. Звука почти нет, а кажется, что стены трясутся.
