— В ГАИ у тебя есть знакомые?
— Найдутся.
— Узнай, если сможешь, кто хозяин белого «гольфа», фамилию, адрес, или на кого машина записана.
— Узнаю, Иваныч, завтра же буду знать. Напрягу мужиков, у меня есть два лейтенанта знакомых.
В тир приходят пострелять, ты их, наверное, знаешь?
— Может, и знаю, — Комбат задумался.
Номер, марка машины, уже давали какой-то шанс продвинуться вперед. Но вполне могло оказаться, что машина зарегистрирована на одного, а ездит на ней по доверенности другой человек. Могло оказаться, что этот «гольф» в розыске, что номера фальшивые или такого номера вообще не существует. Да и где гарантии, что этот человек имеет отношение к Тормозу, к фирме, к расстрелу охраны на дороге рядом с Серпуховом. Шанс, что это так, не велик.
Тем мужиком вполне мог оказаться валютчик или просто один из приятелей Тормоза. Но проверять все равно надо было.
— Ты знаешь, — сказал Комбат, обращаясь к Щукину, — тебя сейчас милиция ищет, думаю, роет землю.
Ты им нужен больше воздуха. Если они тебя найдут…
— Не найдут они меня, у меня есть такое местечко, где меня ни одна живая душа не отыщет.
— Знаешь что, Семен, самое лучшее место — вот эта вот квартира. Лучше тебе из нее не высовываться.
Вдруг твой Тормоз связан с милицией? — высказал Комбат совершенно бредовую мысль, еще не понимая, насколько близка она к истине. — Если милиция тебя найдет, ты уже не жилец.
— Ты брось! — воскликнул Семен Щукин, хотя и знал, чем иногда занимается московская милиция, знал, что в словах Бориса Ивановича есть доля правды, и немалая.
Ведь именно милиции Щукину приходилось платить дань со своего, вообще-то, безобидного промысла.
И милиция не только не гнушалась брать кровно заработанные денежки, а наоборот, каждый раз требовала больше и больше.
Подберезский взглянул на Щукина, затем на Комбата.
— Да, будет лучше, если этот друг посидит у тебя, Иваныч. Или, если хочешь, я перевезу его к себе?
— Нет, пусть уж будет, как получилось, может, опознать кого придется.
— Я согласен, — сказал Щукин, — сидеть здесь мне нравится.
Глава 17
Так уж случается, что судьба временами склонна устраивать над друзьями эксперименты — займутся двое одним и тем же делом, вроде и возможности у них одинаковы, и осведомлены они подобающе, но одному везет, а другому нет. В такую полосу относительного везения и неуспеха попали Комбат с Андреем Подберезским.
Немного времени понадобилось Андрею Подберезскому, чтобы узнать, на кого зарегистрирована белая машина «фольксваген-гольф». Если бы лейтенант ГАИ не был его хорошим приятелем, не миновать бы Подберезскому неприятностей.
— Андрюха, а зачем тебе понадобилось разыскивать его хозяина, — прежде чем сообщить адрес, поинтересовался гаишник.
Перед Подберезским был нелегкий выбор, альтернатива — или соврать, или сказать правду. Секунд пятнадцать Андрей сидел молча, уставясь на приборную панель своего автомобиля. Лейтенант-гаишник пристроился рядом с ним, он не торопил, не пытался давить на Андрея. В руке он держал сложенный вчетверо листок бумаги, на котором, как понимал Андрей, был адрес с фамилией, выуженные из милицейского компьютера.
«Врать поздно, — подумал Подберезский, — раз уж я задумался, стал колебаться, он и без ответа понял».
— Не я первый этой машиной интересуюсь? — не отрывая глаз от приборной панели, спросил Подберезский и попытался носовым платком протереть чистый циферблат спидометра.
— Допустим.
«Нет, — тут же остановил себя в мыслях Андрей, — вряд ли милиции что-то известно об этой машине».
— Ладно, — махнул он рукой и принялся заталкивать носовой платок в карман брюк, он даже не удосужился сложить его, смял и не сумел затолкать до конца.
«Попался, — думал Андрей про себя, — ловко же он меня на удочку подцепил. А, собственно говоря, почему я боюсь рассказать ему правду? Была не была».
И Андрей в общих чертах обрисовал картину.
— На, — сказал гаишник, протягивая ему листок бумаги, — а в другой раз лучше сразу правду мне расскажи.
— Так интересовался ею кто-нибудь или пет?
— Ты первый.
— Вот же черт, — Подберезский вынул бумажник и на мгновение задумался, сколько же отстегнуть за информацию.
— Послушай, Андрюха, ты меня за человека не считаешь? Какие могут быть деньги, спрячь.
— Сейчас все денег стоит, — рука, прикоснувшаяся к пятидесятидолларовой банкноте, метнулась к сотенной, хотя в обычной ситуации, такая информация не стоила бы и двадцатки.
— Снова…
— Ты чего?
Гаишник скривился, покачал головой, забрал из рук бумажник и защелкнул кнопку, затем протянул владельцу.
— Запомни одно простое правило, если тебя не просят о деньгах, держи их при себе.
— Понял. Приезжай ко мне в тир, когда захочешь.
Я с тебя денег брать не стану.
— И снова ни черта ты не понял, — гаишник открыл дверцу и уже одной ногой ступил на асфальт, — мне взять эту распечатку и гроша ломаного не стоило, а ты патроны покупаешь, аренду платишь. Все. — Он козырнул и захлопнул дверцу.
Подберезский с нетерпением развернул листок.
Фамилия владельца ему ни о чем не говорила. Да и была она какой-то слишком стереотипной — Иванов Петр Сидорович пятьдесят седьмого года рождения, и адрес в микрорайоне, телефон отсутствовал.
Подберезский следовал уговору с Комбатом — каждый занимается своим направлением. Только, если возникнет нужда в помощи, тут же звонить.
Жил Иванов Петр Сидорович у черта на куличках, у самой кольцевой автомобильной дороги. Подберезский с трудом отыскал дом, расположившийся внутри квартала. Выгнутая полукольцом девятиэтажка, ни номеров подъездов, ни табличек с номерами квартир, расположенными в подъездах, не было. Все двери недавно аккуратно покрашены серой краской.
Маляры явно перестарались: закрасили и таблички с информацией.
«Двести восемьдесят девятая», — прикинул Подберезский, сунувшись в один из подъездов, где пахло влажной картошкой и пылью.
Его встретили ряды почтовых ящиков с погнутыми дверцами, некоторые были вообще распахнуты настежь.
«Наверное, их владельцы уже давно не выписывают никакой прессы».
На полу валялись рекламные извещения, в основном с предложениями застеклить балкон, установить металлическую дверь, выполнить ремонтные работы.
«Шесть рядов ящиков по шесть в каждом, значит, тридцать шесть квартир», — быстро подсчитал Андрей. — С тридцать седьмой по семьдесят вторую. Значит, надо идти в конец дома".
