Да, кино — это кино, а жизнь — это жизнь".
Наконец, гангстера застрелили. В него выпустили, по расчетам Комбата, чуть ли не тридцать разрывных пуль, а гангстер все еще полз, хрипел, кровь лилась у него изо рта так, словно бы он был не человек, а целлофановый мешок с кровью. Кровь хлестала изо всех дыр и пулевых отверстий, а гангстер продолжал ползти.
— Фу ты, какая чушь! — наконец сказал Рублев, нащупал пульт дистанционного управления и большим пальцем нажал красную кнопку.
Изображение на экране исчезло.
— Ой, кино, кино, — буркнул Комбат, — пойду-ка я, лучше выпью чайку, выкурю сигарету, да лягу спать. Хотя после подобных зрелищ заснуть, вообще-то, тяжеловато.
Он пошел на кухню, поставил чайник на плиту, и тут ему пришла в голову интересная мысль, что о своих действиях в экстремальных условиях он почти не вспоминает, а если вспоминает, то очень редко. А вот дурацкие фильмы он почему-то помнит хорошо.
Но о волшебной силе искусства он рассуждать не стал.
— Ладно, ну его к черту, это кино.
Хотя Рублев знал, что как только выпьет чашку крепкого чая, выкурит сигарету, то вернется в комнату, и рука сама, против воли потянется к пульту и нажмет кнопку «Play» и вновь на экране телевизора появится изображение, загремят, загрохочут выстрелы.
Засверкают лезвия ножей. Полетят в неприятеля гранаты. Люди станут убивать друг друга, и уже тяжело будет вспомнить из-за чего, собственно говоря, разгорелся сыр-бор, и почему узкоглазые пытаются уничтожить американцев — бойцов американского спецназа.
Что еще удивляло Комбата в фильмах, так это место действия — какие-то заброшенные заводы, какие-то огромные ангары — в жизни-то все происходит совсем по-другому. И стрелять зачастую приходится прямо на улице, а во время боевых действий никто в ангары не полезет, ведь там, как правило, ночью темно, полно всякого железа.
«Вообще, все эти фильмы — выдумки. Конечно, приятные, но выдумки. И несведущий народ, те, кому никогда не доводилось держать в руках автомат, пистолет, или гранату, смотрят на все это, затаив дыхание. Смотрят, переживают, вздыхают, задерживают дыхание и шепчут: „Доползи. Доползи. Надо добежать, ведь там свои, их надо спасти“».
Но досмотреть дурацкий фильм американского режиссера Комбату не дал настойчивый звонок в дверь.
— Что за чертовщина! Кто это так настойчиво ломится?
Рублев выключил плиту, так как чайник вскипел и неторопливо направился в прихожую к входной двери.
Он не стал спрашивать, кто за дверью и зачем пожаловал, не стал припадать к дверному глазку, а просто положил ладонь на дверную ручку, легко нажал ее вниз, а пальцами левой руки повернул ключ. Дверь открылась.
Прямо перед Рублевым стоял, тяжело дыша, Андрей Подберезский.
— Андрюха, ты что так дышишь? Собаки цепные за тобой что ли гонятся? Или что?
— Да нет, Борис Иванович, — переводя дыхание, произнес Подберезский и просто рукавом вытер вспотевший лоб.
— Тогда заходи, — Рублев на всякий случай выглянул, словно бы хотел убедиться, что по лестнице не бегут с рычанием и лаем огромные лохматые псы, оскалив желтые клыки. На лестнице было тихо, на площадке горела лампочка.
— Чего так поздно? — уже зайдя в комнату и предлагая гостю раздеться, спросил Рублев.
— Погоди, погоди, у тебя есть, Борис Иванович, сигареты?
— Конечно, есть, Андрюха. И чай есть, только-только закипел. Проходи на кухню, да не снимай ты свои башмаки, не разводи антимонию.
Подберезский, огромный, как двустворчатый шкаф, повертел головой на крепкой шее и прошел в кухню, а затем с трудом втиснул свои широченные плечи между холодильником и столом.
— Погоди, не рассказывай, — подняв вверх руку сказал Рублев, — сейчас я тебе налью чайку, выпьешь, затем поговорим.
— А водка у тебя есть? — жадно спросил Подберезский.
— Водка есть, если сочту: нужным, то и себе налью. Согласен?
— Так точно, — буркнул Подберезский, нервно затягиваясь сигаретой, той которую Комбат оставил на краю пепельницы.
— Ну, говори.
— Слушай, Иваныч, слушай, помнишь у нас в батальоне, там в Кандагаре был такой рыжий? Саша Шмелев.
— Саша Шмелев? — Комбат наморщил лоб, пытаясь вспомнить фамилию.
Но в батальоне за те два года, что они базировались возле Кандагара, сменились сотни людей и запомнить всех, естественно, он не мог.
— Саша, говоришь, Шмелев?
— Ну да, он командовал расчетом птурсов, их еще всех взорвали прямым попаданием, весь расчет, один Сашка остался.
— Погоди, погоди, Андрюха, не гони, где их взорвали?
— На перевале, когда нас сбросили с парашютами ночью, а взорвали их утром.
— Что-то не припоминаю, — Рублев сжал пальцы, словно это нехитрое движение могло помочь вспомнить какого-то рыжего Сашу Шмелева, скорее всего сержанта, уцелевшего после прямого попадания.
— Ну и что дальше?
— Да ты еще все смеялся над его фамилией, шмель, шмель. А кликуха у него была Пехота.
— Ты бы так сразу и сказал, — расплылся в улыбке Рублев. — Сашка Пехота, а то рыжий Шмелев, командир расчета птурсов. Ну, конечно, помню, у него еще шрам на лбу был и татуировка на все плечо.
Конечно, помню Пехоту.
— Так вот, Иваныч, слушай, у него большие неприятности, — Влез куда-нибудь?
— Влез. Погоди, я тебе все с самого начала. Ты полковника Бахрушина давно видел?
— Недели две тому назад разговаривал с ним по телефону. А что такое?
— Пехоту милиция повинтила, избили по страшной силе, он вырвался, убежал, а они его опять догнали и, боюсь, что убьют в участке.
— А собственно говоря, в чем дело? Может есть за что?
— Да нет, Иваныч, ты же знаешь Пехоту, он, вообще, спокойный. По ерунде встревать не станет.
— Так что случилось с ним? Что?
— Насколько я знаю, его сын сцепился с торговцами наркотой, те его побили, пацан прибежал домой, Пехота посмотрел-посмотрел, да и пошел разбираться. Естественно, торговцев наркотиками, а там были какие-то негры, вьетнамцы, ну вся эта шваль, которой сейчас расплодилось в Москве выше крыши, он погонял. Погонял хорошенько, а тут, как я понял, милиция, они прикрывали этих торговцев. И давай его колошматить. Конечно, мужик он здоровый и не подарок, за себя постоять умеет. Ментов он двоих или троих отделал. Но их же было штук восемь, вот они его и взяли.
— И где он сейчас?
— Сын рассказывал, что увезли.
— А кто тебе звонил, Андрюха?
— Никто не звонил. Пацан приехал ко мне, они недалеко от меня живут. Матери как раз не было дома, она где-то в командировке с ревизией. Малому деться некуда, я говорю, разберусь. Сунулся в милицию, а они меня послали подальше, сказали, что друг мой сам настоящий наркоман, что у него нашли чуть ли не сто граммов наркоты. А откуда у Пехоты наркота, он последние три года даже пива не пьет, а курить, вообще не курил.
