Но Славик был неунывным парнишей. Он зловредно просыпался за полчаса до общей побудки, выковыривал из горна глину, распарывал одеяло, завязывал правильным узлом пионерский галстук и в семь ноль-ноль поднимал на уши лагерь брачными гимнами тираннозавров или какими другими этническими напевами доисторических диплодоков. Младшие отряды пугались и нервно писались в ватные клокастые матрасы, старшие, натягивая носки, мстительно придумывали новые многоходовые комбинации для выведения из строя Славика и его адского инструмента.
Из уважения к ребятам постарше Каринка какое-то время терпела Славикову вакханалию, предпочитая уступить аксакалам возможность расправиться с безумным горнистом. Но на седьмой день у сестры сдали нервы, и она сняла Славика метким выстрелом из рогатки, оборвав его опус на самом душещипательном месте. Контуженный Славик выронил горн, а потом три дня ходил с залепленной пластырем здоровенной шишкой на макушке и дудел значительно тише обычного.
За Славикову шишку поплатились старшие отряды. По горячим следам лагерь построили на плацу, и Гарегин Сергеевич, гневно чеканя шаг и сверкая по-военному очами, прочитал короткую лекцию о возмутительном факте членовредительства в рядах советских пионеров.
— Пусть тот, кто это сделал, выйдет на шаг вперед. Это будет поступок настоящего мужчины, — сверлил переносицы мальчиков немигающим взглядом команданте Гарегин Сергеевич. Старому вояке и в голову не могло прийти, что его племянника покалечила девятилетняя девочка!
— Или накажут всех! — взывал к совести проказника начальник лагеря.
Юноши сопели, разводили руками и пожимали плечами. Так как добиться признания не удалось, старшие два отряда приговорили к недельному дежурству в столовой.
— И пусть это вам будет уроком, ясно? — грохотал Гарегин Сергеевич.
— Ясно, — раздавался в ответ пубертатный козлетон.
— Может, надо было признаться? — сокрушалась потом Каринка.
— Ты что, с ума сошла? — выпучились мы с Манькой. — Гарегин Сергеевич обязательно нажаловался бы маме с папой. Вот бы тебе тогда влетело!
Вечером мы вырыли небольшую ямку за забором и спрятали там Каринкины рогатки.
— Понадобятся — вытащишь, — кряхтела Манька, утрамбовывая ладошками землю. — А то если их найдут в вашем чемодане, то сразу поймут, кто покалечил Славика.
Вообще нами никто особо не занимался. Ни тебе развивающих игр и викторин, ни развлечений, ни заезжего киномеханика с истертой пленкой индийского кино. Будни в лагере протекали одинаково. В семь ноль-ноль — подъем, далее — зарядка, завтрак, уборка в комнатах. Купание в речке, обед, тихий час. Полдник, прогулка младших отрядов по лесу под нервные окрики пионервожатых, ужин, сон.
Вот вам приблизительное описание одной нашей прогулки.
Действующие лица:
Поляна в лесу
Взмыленные пионервожатые
Дети
— Все на месте?
— Все!
— Никто не отстал?
— Никто!
— Радуемся природе и не уходим в лес! Слышали???
— Товарищ Анжела, а Само откусил кусочек гриба!
— Само, выплюнь мухомор, он ядовитый!
— Я голодный!
— Скоро вернемся в лагерь, и ты сможешь поужинать.
— Буэ, на ужин манная каша!
— Нельзя так говорить. Манная каша — очень полезная еда.
— Буэ! — хором.
Прошли две секунды.
— Товарищ Карен, а Гарика укусила пчела!
— Ааааааааа! — ор Гарика.
— Гарик, у тебя нет аллергии на пчелиный яд? Гарик, не ори, отвечай мне на вопрос.
— Ааааааааа!!!!!!!!!!
— Товарищ Карен, он пухнет на глазах.
— Девочки! — отчаянный крик в сторону пионервожатых. — Если у ребенка отекло лицо, а глаза превратились в щелочки — это как понимать?
— Срочно в лагерь! Ему надо снимать аллергический шок!
Товарищ Карен взваливает на плечо Гарика и галопом припускает к лагерю.
— АаАаАаАаАа!!! — надрывается Гарик.
Вожатые какое-то время нервно прислушиваются, как, по мере удаления, ослабевает Гариков крик.
— Фух, — выдыхают они.
Через две секунды.
— Товарищ Маргарита, а Эдик свои козявки ест! И еще какие-то ягоды с этого куста поел. Это что за ягоды? Небось ядовитые?
— Эдик!!!! Выплюнь немедленно! У тебя живот будет болеть!!!!
— А желуди есть можно?
— Не знаю. Наверное, можно. Только они горькие.
— Ничего. Я поем.
Через две секунды.
— Товарищ Анжела, а Седа провалилась ногой в какую-то яму и выбраться не может.
— Ыаааааааа! — плач Седы.
— Да что за наказание такое! Что за дети такие! Чтоб я еще раз согласилась на практику в пионерлагере! Так, внимание! Строимся, погуляли — и ладно, возвращаемся обратно.
— Но мы только что пришли!
— Пришли и ушли. Кому сказано строиться?!
Ну и так далее.
А вообще-то вожатые у нас были хорошие, только немного бестолковые и напуганные ответственностью, свалившейся на их плечи. Товарищ Маргарита, например, воровала в столовой для нас хлеб и допоздна, лежа на дальней незанятой кровати, слушала детские страшилки. И пугалась больше всех.
— Мне ваша черная рука всю ночь снилась, — жаловалась она на следующее утро, следя за тем, как мы заправляем кровати и протираем пол вонючей тряпкой. — Мария, прислони обратно дверцу к тумбочке! Ну что ты с нею наперевес ходишь?
— Товарищ Маргарита, я воображаю, что я рыцарь, а это мой щит.
— А кто же твоя дама сердца, рыцарь со щитом из тумбочкиной дверцы?
— У меня нет дамы сердца! — сопела Манька. — Я — девочка-рыцарь!
— Положи на место дверцу, девочка-рыцарь, а то накажу тебя мытьем полов вне очереди.
— Уж помечтать нельзя… — вздыхала Манька и прислоняла дверцу обратно к тумбочке.
ГЛАВА 15
Манюня отдыхает в пионерлагере «Колагир», или Не вынесла душа поэтов
Первая неделя выдалась невероятно тяжелой — нам категорически ничего не нравилось в лагере, ни-че-го! Мы обрывали телефон с просьбами забрать нас незамедлительно домой, клялись и божились, что вести себя теперь будем только как Мальвины.
— Потерпите немножко, — вздыхала мама, — мы затеяли в детской ремонт, и спать вам сейчас просто негде.
