На мой вопрос, а нельзя ли умершего однокурсника похоронить не в воскресенье, а, например, в понедельник, мама возмутилась:
— Наринэ, ну что ты такое говоришь?! У людей большое горе, страшное горе!
— У нас тоже горе, — вырвала у меня трубку Манька, — Тетьнадь, у нас тоже страшное горе! Мы домой хотим!
— Девочки, миленькие, — вздохнула мама, — потерпите до следующих выходных. Я вам обещаю, что к родительскому дню мы обязательно к вам выберемся!
Это было уже слишком! Остаток дня мы провели в унылых раздумьях и даже чуточку всплакнули. Ладно, не чуточку, а вполне себе конкретно. И пока мы с Манькой орошали окрестности нашего домика потоками горьких слез, Каринка сидела, нахохлившись, на своей кровати и смотрела в одну точку.
— Небось снова что-то замышляет, — причитала Манька, заглядывая в окно.
— Ага, — кивала я. Задумчивое выражение Каринкиного лица ничего хорошего не предвещало. Если сестра долго молчала, уставившись в одну точку, то это заканчивалось какой-нибудь катастрофой вселенского масштаба. Мы старались в такие минуты не отвлекать ее — в раздумьях она была раздражительной донельзя и легко могла покалечить нас одной левой.
К тому моменту, когда мы выплакали годовой запас слез, у Каринки созрел план.
— Пойдем, поговорить надо, — вышла она из домика.
— Чивой?
— Пойдем сказано. — И сестра непринужденным шагом направилась к забору. Мы с Манькой скорбно последовали за ней.
— Завтра уходим домой, — огорошила нас Каринка, когда наша троица надежно спряталась от чужих глаз в яблоневом саду.
— То есть как уходим? — заволновались мы.
— Вот так и уходим. Сбегаем.
— Да лааадно!
— Вы со мной или как? — рассердилась сестра.
— Конечно, мы с тобой, ты чего спрашиваешь?
И мы принялись совещаться, как нам лучше осуществить столь коварный замысел. Бежать решили прямо сразу после полдника. Потому что кто дурак пропускать утреннее купание в речке, а в тихий час не уйдешь — твое отсутствие сразу заметят вожатые.
— Вещей с собой не возьмем, — инструктировала нас Каринка.
— Почему?
— Вы что, совсем не соображаете? Чтобы не вызывать подозрений.
— Ааааа!
— Беееее!
Как мы дожидались часа Икс — об этом я лучше умолчу. До сих пор вспоминаю с содроганием. Скажу коротко — не спалось, не елось, не дышалось, не какалось. Зато сразу после полдника мы развели бурную деятельность — выкопали из тайника Каринкины рогатки и набили карманы галькой — идти безоружными мимо озера Цили, где водятся двухголовые змеи, было небезопасно. Потом мы прошлись непринужденной иноходью по лагерю — выведывали обстановку. Обстановка была расслабленной, вожатые что-то тихо обсуждали, рассевшись на лавочке напротив штабной, из сторожки деда Сако раздавались возмущенные стенания:
— Ферзя взял? Ничего-ничего, мы тебя сейчас слоном прижмем!
— Пошли, — скомандовала Каринка. Мы нырнули в кусты и через лаз в заборе выбрались к речке. Путь к свободе был открыт!
Какое-то время мы бежали, не останавливаясь. Потом пришлось сбавить скорость — выдохлись.
— Пока идем по лесу — питаться будем ягодами, — инструктировала нас Каринка, — а дальше пойдут картофельные поля, я их точно запомнила, когда мы ехали сюда. Так что от голода не помрем.
— Подожди, — заволновалась я, — у нас ведь спичек нет. Мы что, картошку сырой будем есть?
— Конечно, сырой! Сырая картошка, хоть и невкусная, зато очень полезная. Все нормальные люди ее сырой едят.
— Придумываешь, штоль? — не вытерпела Манька.
— Есть маленько, — кивнула сестра.
Но мы немного подумали и таки согласились, что раз другого выхода нет, то и сырая картошка вполне себе приемлемая еда.
Потом мы долго шли по краю леса, но вглубь благоразумно не заходили, чтобы не заблудиться. Кругом стояла невозможная красота: пели птички, летали бабочки, светило солнышко, в высоких кронах деревьев шумел ветер.
— Вот ведь как все придумано, — вздыхали мы с Манькой.
Каринка свое восхищение выражала несколько иначе.
— Стоишь? — хлопала она по стволу очередного могучего дерева. — Ну стой, стой, а мы домой идем!
А потом мы совершенно неожиданно набрели на одинокого осла. И это в глухом необитаемом лесу! Сначала, завидев среди деревьев что-то серое, мы очень испугались, потому что подумали, что это волк. Каринка тут же схватилась за рогатку, а мы спрятались за ее спину. Спасло волка от неминуемой смерти только то, что он вовремя подал голос.
— Иаааааа! Иаааааа!
— Это же осел! — изумились мы.
Это действительно был осел, притом совершенно приличный такой домашний осел. Стоял он при полном параде — на спине красовалось небольшое рукодельное седло, состоящее из диванной подушки и сложенного вчетверо старого паласа, с морды уныло свисала уздечка из пеньковой веревки. Кто-то заботливо привязал животное за поводья к дереву и ушел.
Мы хотели подойти поближе, но Манька остановила нас.
— Я знаю, зачем он тут, — сделала она умное лицо, — он приманкой работает!
— Чем?
— Приманкой. Для диких животных. Придет медведь, захочет его съесть, а тут хлоп — сработает капкан, и фьють!
— Чего фьють?
— Фьють — и кто-то будет щеголять в новой шубе.
— Да ладно! — вылупились мы.
— А то! Так и ловят крупную дичь, медведей там, или тюленей, привязывают в лесу осла, и фьють!
Какое-то время мы сочувственно разглядывали несчастное животное. Осел весьма органично вписывался в свое трагическое амплуа — горестно жевал травку и отгонял коротеньким хвостиком назойливых насекомых.
— Надо развязать его, — дернулась Каринка, но тут из-за деревьев вынырнул какой-то старичок и, поправляя на ходу штаны, подошел к «приманке».
— Долго ждал, Сето-джан? Этот негодный живот совсем меня замучил, крутит и крутит, крутит и крутит, все кишки выкрутил!
Старичок отвязал осла и повел его под уздцы, не прекращая жаловаться на свою горькую судьбу.
— То тишина, то прет и прет, да так, что только и успеваешь по кустам бегать, — скрипел он, — где справедливость?
— Иаааа, — поддакивал осел.
— Ну и ладно, — вздохнула Манька, когда они скрылись из виду, — зато на одного медведя в этом мире сегодня стало больше!
Пока мы вполне успешно продвигались в сторону озера Цили, в лагере творились несусветные дела. Привыкшие после полдника играть в индейцев девочки прочесали весь периметр в поисках Чингачгука и его скво. Сначала они искали нас молча, а потом стали трубить во все горло:
