Мы ополоснули посуду, забрали в машине трехлитровые банки и пошли искать дом Олынги.
— Какие странные у них имена, — удивлялись мы.
— Да, я никогда не слышал таких, — согласился дядя Миша.
У пробегающего мимо мальчика мы спросили, где нужный нам дом. Он махнул рукой вдоль улицы — третья сакля справа, видите, где дым поднимается из трубы.
Олынга оказалась такой же древней, как сестра, старухой. Она забрала у нас банки, наполнила одну желто-масляной сепарированной сметаной, а вторую — густым парным молоком.
— Вот эта кудрявенькая твоя дочь, да? — кивнула на Маню.
— Откуда вы догадались? — изумился дядя Миша. — Она совсем на меня не похожа!
— Кровь не вода, сынок, она шепчет о родстве. Она достала из ящичка ветхого комода желтую церковную свечку и протянула ее мне.
— Это тебе.
Мы молча переглянулись. Денег Олынга не взяла:
— Сестре отдадите.
Когда мы подходили к дому Катынги, то с изумлением услышали пение Ба. Мы постояли в нерешительности несколько секунд возле порога, а потом толкнули дверь.
— Ты представляешь, Миша, — обернула к нам светящееся лицо Ба, — я вспомнила колыбельную, которую мне бабушка пела. Слова давно из памяти выветрились. А сейчас всплыли. Надо же!
— Девочка, — обратилась ко мне Катынга, — тебя недавно напугала большая лохматая собака, и ты, убегая, упала и сильно ушибла левый локоть. Когда приедешь домой, попроси, чтобы мама зажгла эту свечу в изголовье твоей кровати. А я за тебя здесь попрошу. И все страхи как рукой снимет, хорошо?
— Хорошо, — шепнула я.
Катынга погладила нас по щечкам шершавыми сухими ладонями.
— Езжайте.
— Деньги за сметану… — кашлянул дядя Миша.
— Езжайте. Ничего не надо.
— Но как же так?
— Много говоришь, сынок, — отрезала Катынга и повернулась к нам спиной.
— О чем вы разговаривали? — спросил дядя Миша у Ба, когда мы сели в машину.
— Ни о чем. Она молчала, а я плакала. А потом вспомнила песню. И запела.
— Как это ни о чем? Разве не ты ей рассказала, что Наринку собака напугала?
— Нет, — Ба вздохнула, — но я бы даже не удивилась, если она нашу девочку по имени бы назвала.
Остальную дорогу мы ехали в молчании. Каждый думал о чем-то своем и не спешил делиться с остальными своими мыслями.
— Я понял, откуда у них такие имена, — вдруг хлопнул себя по лбу дядя Миша. Мы уже подъезжали к Берду, еще несколько виражей — и из-за холма показались бы развалины крепости.
— Откуда?
— Катынга и Олынга — это Катенька и Оленька! Видимо, когда-то их родители услышали звучные русские имена и, особо не вдаваясь в подробности, огрубив диалектом, назвали дочерей Катынгой и Олынгой!
Ба всплеснула руками.
— А ведь верно, Миша, все так и есть! Верно-то как!
Манька спала, положив голову мне на колени, Каринка о чем-то усиленно размышляла, шевеля губами. Когда машина поворачивала и кренилась набок, она придерживала Манюню за ноги, чтобы та не свалилась с деревянной лавки.
— Тебя что, совсем не мутит? — в очередной раз спросила она меня.
— Совсем. Но я сильно устала.
— Вот это делааа, — протянула сестра.
И тут Ба снова запела. Голос ее звучал мягко и немного приглушенно, иногда он вибрировал и беспомощно обрывался. Тогда Ба на секунду замолкала, а потом продолжала с прерванного места пение.
Это была старинная песня на джиди.
[17]
Ба ее допела, а потом перевела:
Когда наступит день
И тучи уйдут с моего порога,
Я толкну калитку
И выйду в чисто поле.
Ай-яа, скажу я миру,
Ай-яа, ответит мир мне.
Ай-яа, скажу я богу,
Ай-яа, ответит бог мне.
Когда наступит день
И тучи уйдут с моего порога,
Я стану бессмертной…
