По рассказам Маньки получается, что городские дети живут жизнью избранных. К их услугам большие парки с каруселями, цирки, кукольные театры, крупные универмаги и клубничный коктейль «глиасе» за двадцать копеек!
– А сколько там кинотеатров! – закатывает глаза Манька. – Можно целый день бегать по городу и без конца смотреть «Зиту и Гиту»! И никто не посмеет согнать тебя с твоего места, потому что на билете указан ряд и номер кресла, так что ты можешь потыкать ему в лицо билетом и сказать: «Слушай, ты, осел, неужели не видишь, что я сижу в пятом ряду на сиденье восемь?»
– А он чего? – трепещем мы.
– А он ничего. В драку не лезет, – расстроенно констатирует Манька. – Еще и извиняется!
– Прям извиняется? – недоверчиво щурится Каринка.
– Извиняется! Эти городские какие-то уж очень воспитанные люди. Прямо скучно с них!
Манька отщипнула травинку, задумчиво повертела ее в пальцах. Откусила кусочек, задумчиво пожевала.
– А давайте плеваться наперегонки травинками? – вдруг предложила она.
– Это как?
– Ложимся рядом, откусываем травинки и плюемся. Кто дальше всех выплюнет, тот настоящий молодец!
Какое-то время мы увлеченно плевались пучками травы, потом переключились на листья плакучей ивы. Листья оказались горькими на вкус, и плеваться ими получалось особенно быстро, потому что долго мусолить во рту такую гадость было просто невозможно.
Чемпионкой по плевкам стала Маринка, она плевалась дальше и прицельнее всех.
– Ты прямо настоящий Робин Гуд! – похвалили мы ее.
– Ну хоть в чем-то я чемпионка, а то ни подраться, ни по дереву вскарабкаться… – снова закручинилась Маринка.
– У каждого свои таланты, – дипломатично перебила Манька, вывалила язык и несколько раз провела по нему ладонью, пытаясь стереть остатки ивовых листьев, – у этих листьев вкус шпинатного «Бебимикса». Буэ!
– Чего?
– Шпинатного «Бебимикса». Это еда такая, для маленьких детей. Вроде «Малыша», но коробочка другая, импортная. Внутри порошок, его надо разбавлять тепленькой водой. Получается каша. Бывает с разными вкусами – пшеничная, гречневая, со вкусом яблок. А бывает зеленая, со шпинатом. Чистая отрава!
– Откуда ты знаешь, что чистая отрава?
– Потому что сама попробовала. Мама этой кашей маленького Алика кормит. Бедный, бедный Алик, как можно такое есть? Он и не ест ее вовсе и плюется похлеще Маринки. Все исплюет: и себя, и маму, и складной стульчик, и стену напротив, и пол! А мама только и делает, что мгновенно все подтирает. И не сдается, кормит его и кормит. Водит ложкой перед носом, говорит: «Открывайте ангар, сейчас туда залетит самолет, – и громко гудит: – Вввввв!» Алик, заслышав мамино гудение, тут же открывает рот, а потом, опомнившись, начинает усиленно плеваться шпинатным «Бебимиксом». Вот мне и стало интересно, чего это он так плюется. Попросила у мамы попробовать. – Манька упала лицом в руки, полежала так какое-то время, потом уставилась на нас вытаращенными глазами. – Девочки, это такая гадость, меня чуть не вырвало. Говорю маме – ну зачем ты кормишь этой гадостью Алика, ее же есть невозможно. А мама говорит – тебе невозможно, а ему возможно. Ага, возможно! Стал бы он отплевываться, если каша была бы ему вкусной!
Мы какое-то время молчим, представляя себе перемазанного «Бебимиксом» Алика и тетю Галю, водящую у него перед носом ложкой.
– Тебе хоть нравится у мамы? – наконец решаюсь спросить у Маньки я.
– Ну конечно нравится, – откликается Манька и начинает загибать пальцы, перечисляя преимущества: – Во-первых, она красивая, во-вторых, она меня очень любит, называет доченькой и ангелочком, в-третьих – у нее смешной муж. Он учит играть меня в шахматы, но постоянно отвлекается. Я могу как угодно переставлять фигуры на доске, он ничего не замечает. Совсем слепой. Однажды вообще переставила фигуры, как в шашках, и он стал дальше в шашки играть, даже не вспомнил, что вроде как начинали с шахмат.
– Он что, дурак?
– Вообще-то нет. Но ведет себя странно. Мама ему говорит – Роберт, я тебе выгладила голубую рубашку и светлые брюки. Вон они, в спальне, на спинке стула висят. И уходит за хлебом. Возвращается, а дядя Роберт так до сих пор и не одет. Сидит на стуле, на спинке которого висит выглаженная одежда, и страдает. Не нашел!
– Значит, точно дурак.
– Говорю же – нет! Наоборот, очень умный. И от этого странный. Похож на Жака Паганеля из «Детей капитана Гранта». Мама удивляется, как он вообще дорогу домой находит. Говорит – с его рассеянностью каждый раз можно в новый дом возвращаться.
– А детей своих он не путает? – волнуемся мы.
– Детей не путает. Но имена путает, может Алика Мариком назвать. А вообще он хороший. И добрый. И братья у меня хорошие. Например, Алик. Его тискать можно, он это очень любит. И потом Марик. Вроде маленький, но такой ловкий! На спор разбил двухлитровую банку абрикосового варенья футбольным мячом. Я говорю – не попадешь. Он говорит – попаду. Я говорю – а вот и нет. А он говорит – а вот и да. Разбежался, вдарил и разбил.
– И чего? – похолодели мы.
– Ну, – отвела глаза в сторону Манька, – иногда мама мне очень Ба напоминает. Как выйдет из себя, как разорется! Хотя ее тоже можно понять, три дня возилась с вареньем, закатала в банки, поставила на пол – остывать. А тут Марик с мячом. В общем – одни траты.
– А разве нельзя было варенье обратно в банку собрать? – подала голос Маринка.
– Нет. Во-первых, с пола ничего не едят. Особенно когда взрослые это видят.
– А если мороженое уронил? – встряла я.
– Тогда нужно как-нибудь незаметно допинать его за угол и там быстро съесть, пока не отобрали. Не перебивай меня, Нарка, а то я забываю, о чем говорила. Итак, во-первых, нельзя ничего с пола есть. А во-вторых – от разбитой банки осколков много, если они попадут в живот, могут поранить кишки. И тогда всё. Кирдык.
– Чего-о-о-о?
– Кирдык. Ну, то есть всё, умер. Слово смешное, да? Дядя Роберт очень любит его повторять. Кирдык!
Мы сначала посмеялись, а потом принялись повторять новое слово на всякий лад. С каждым разом оно нам почему-то казалось смешнее и смешнее.
– Кир-дык, – выговаривали мы по слогам и срывались в визг.
– Ой, кирды-ы-ы-ы-ык!
– Кирдычок!
– Ахаха-а-а-а!!!
– Кирдыкуля-какуля!
– Гагага-а-а-а!!!
– Девочки, – раздвинув ветки плакучей ивы, нависла над нами тетя Сирун из тринадцатой.
– А мы чего, мы ничего! – зачастили мы.
– Вижу, что ничего, поэтому разговариваю с вами нормальным голосом. Вас мама ищет, звала несколько раз, а вы не слышите.
– Это потому, что мы громко смеялись, – объяснили мы и побежали узнавать, зачем понадобились маме.
