Зажигая по очереди спички, капитан Ганнингтон приблизился к носу суденышка. Вдруг он позвал меня, и я перепрыгнул через банки, чтобы присоединиться к нему.
— Полюбуйтесь на это, доктор, — предложил он, и я увидел то, что имел в виду капитан — целую груду костей, обнаружившихся на самом носу. Нагнувшись и присмотревшись, я понял, что в ней самым причудливым образом смешались кости, по меньшей мере, трех людей — чистые и сухие. В голову мне немедленно пришли кое-какие соображения относительно костей, однако я не стал ничего говорить вслух, хотя идея моя еще не оформилась до конца и была связана с тем абсурдным и немыслимым предположением относительно причины глухого, но громкого стука, воистину адским образом сотрясавшего изнутри корпус судна и слышного даже теперь, когда мы убрались с корабля. И все это время умственному взору моему представлялась жуткая, шевелящаяся горка тлена, оставшаяся над нами на палубе.
Когда капитан Ганнингтон зажег последнюю спичку, я увидел действительно тошнотворное зрелище, не оставшееся незамеченным и капитаном. Спичка погасла, неловкими пальцами он извлек другую и зажег ее. Увы, ничто не изменилось. Мы не ошиблись. Огромная губа серо-белого тлена нависала над лодкой, неторопливо наползая на нас — от самого корпуса, словно бы сделавшегося живым! И тут капитан Ганнингтон вложил в три слова одолевавшую меня невероятную и не укладывавшуюся ни в какие рамки мысль:
— Этот корабль — живой!
Мне еще не приводилось слышать такое сочетание постижения тайны и ужаса в голосе человека. Само жуткое утверждение это открыло мне ту мысль, которая витала до того всего лишь в моем подсознании. Я понимал, что капитан прав; я понимал, что объяснение, которое отвергали сразу мой рассудок и образование и к которому они, тем не менее, стремились, является истинным. Хотелось бы знать, найдется ли такой человек, который сумеет понять одолевавшие нас в тот момент чувства? Этот неописуемый ужас и полную невероятность всего происходящего!
Пока догорала спичка, я успел заметить, что наползавшая на нас масса живой материи была пронизана багровыми жилками, набухавшими и наполнявшимися прямо на глазах. Выступ плоти содрогался в такт биениям — «туп, туп, туп» — чудовищного органа, пульсировавшего внутри огромного серо-белого корпуса. Огонек спички дополз до пальцев капитана… до меня донесся дымок обожженной плоти, однако капитан не замечал никакой боли. Огонек погас, и в последний момент я успел заметить свежую щель, вдруг появившуюся на конце чудовищного выступа. Ее покрывал мерзкий багровый выпот, тьму понизила трупная вонь.
Я услышал, как треснул коробок в руках капитана Ганнингтона, пытавшегося найти новую спичку. Потом он выругался незнакомым мне, полным испуга голосом, обнаружив, что израсходовал все свои спички. Неловко повернувшись во тьме, он споткнулся о ближайшую к нам банку, пытаясь перебраться подальше от корабля на корму лодки; я последовал за ним. Оба мы понимали, что тварь тянется к нам во тьме, над носом шлюпки, над жалкой кучкой смешавшихся костей. Мы отчаянно закричали, призывая к себе матросов, и в качестве ответа из-за обвода правого борта брошенного судна выдвинулся едва заметный нос шлюпки.
— Слава богу! — выдохнул я.
Однако капитан Ганнингтон рявкнул, чтобы они посветили в нашу сторону, но этого сделать было нельзя: на фонарь только что наступили в отчаянной попытке обвести лодку вокруг корабля.
— Быстрее! Быстрее! — закричал я.
— Ловчей… ловчей, ребята, бога ради! — взревел капитан.
Оба мы не отводили глаз от кормового подзора, из недр которого приближалась к нам невидимая пока тварь.
— А теперь весло мне! Живо… быстро весло! — вскричал капитан, протягивая руки во тьму к приближавшейся шлюпке. На носу ее обнаружился силуэт, что-то протягивавший нам над разделявшими нас ярдами мерзости. Сделав резкое движение руками, капитан Ганнингтон торопливо произнес напрягшимся голосом:
— Порядок! Взял! Отпускай!
И в этот же самый миг колоссальная тяжесть прижала к правому борту корабля лодку, в которой мы находились. Я услышал голос капитана:
— Пригни голову, доктор!
После этого он занес тяжелое четырнадцатифутовое весло за голову и нанес удар во тьму. Что-то хлюпнуло, и он ударил снова, заворчав от натуги. После второго удара лодка неторопливо выровнялась, и тут об нее ударился нос подошедшей шлюпки.
Выронив весло, капитан Ганнингтон подскочил ко второму помощнику, поднял его над банками и, держа на весу, передал на нос шлюпки матросам; после этого он велел перейти в шлюпку мне, и после того как я исполнил приказание, перебрался в нее, прихватив с собой весло. Мы перенесли второго помощника на корму, и капитан крикнул гребцам, чтобы они подали шлюпку назад; отойдя от покинутой нами лодки, мы сразу направились сквозь слой мерзости в открытое море.
— А Том-то… Аррисон, где? — выдохнул воздух, заводя весло, один из матросов. Он был особенно дружен с Томом Гаррисоном, и капитан Ганнингтон ответил предельно кратко:
— Погиб! Греби! И молчи!
Если провести лодку на выручку к нам через слой мерзости было просто трудно, теперь задача сделалась тяжелее в десять раз. После пяти минут отчаянной гребли лодка едва ли сдвинулась более чем на фатом, и жуткий страх вновь овладел мной, когда один из задыхавшихся гребцов вдруг выронил:
— Попались! Погибнем, как бедный Том!
Это был тот самый матрос, который интересовался судьбою Тома.
— Захлопни пасть и греби! — рыкнул капитан.
Прошло еще несколько минут. И вдруг мне показалось, что глухие и мощные биения — «туп, туп, туп» — сделались более отчетливыми в недрах мрака, и я принялся вглядываться за корму. Мне стало как-то не по себе, поскольку я мог поклясться, что мрачная туша монстра уже где-то неподалеку… что она все ближе и ближе к нам в этой тьме. Капитан Ганнингтон явно испытывал то же самое чувство, поскольку, бросив короткий взгляд во тьму, он вскочил и начал загребать веслом по обе стороны относа.
— Переберись под веслами, доктор, — сказал он мне задушенным голосом, — стань на носу, попробуй разгонять эту дрянь.
Я исполнил его приказание и через какую-нибудь минуту оказался на носу шлюпки и принялся разгребать мерзкую, вязкую и липкую жижу, пытаясь расчистить в ней путь для шлюпки. От жижи поднимался густой, едва ли не животный запах, воздух наполняла тяжелая, мертвящая вонь. Мне никогда не найти подходящих слов, чтобы описать весь этот ужас: опасность, словно бы наполнявшую воздух над нами, немыслимую тварь, неторопливо подступавшую к нам из-за кормы, и разлитую вокруг жидкую грязь, удерживавшую нас на месте, подобно разлитому клею.
Шли минуты… мертвые, напоминавшие вечность, а я все вглядывался во мрак за кормой, не забывая разгребать грязь у носа лодки, перекидывая весло из стороны в сторону… покрываясь холодным потом.
И тут капитан Ганнингтон вскричал:
— Стронулись с места, ребята. Гребите!
Я и сам почувствовал, что лодка пошла вперед, когда матросы навалились на весла с новой надеждой и энергией. Скоро в этом не осталось никакого сомнения, так как жуткое «туп, туп, туп» начало удаляться, оставаясь где-то за кормой, и брошенное судно скрылось из моих глаз, ибо ночь была чрезвычайно темной и низкое небо укутали плотные облака. Мы подплывали все ближе и ближе к краю грязного пятна, шлюпка шла все более и более ходко, и вдруг наконец вокруг заплескали чистые, свежие, благодатные морские волны.
