Шаг за шагом Баумофф объяснил мне, каким образом исследования привели его к заключению, что это необычайное потемнение (в миллион раз более слабое, чтобы стать явным для невооруженного глаза) может быть произведено лишь посредством некой субстанции, обладающей способностью возмущать или прерывать вибрацию света. Иными словами, в момент любой необычной эмоциональной активности в непосредственной близости от страдальца возникает некоторое возмущение эфира, способное оказать воздействие на вибрации света, прерывая их и создавая упомянутое бесконечно малое потемнение.
— В самом деле? — спросил я, когда он сделал паузу и посмотрел на меня, словно рассчитывая, что я успел прийти к некоему определенному заключению на основании предложенных им соображений. — Продолжайте.
— Итак, — сказал он, — разве вы не понимаете, что тонкое потемнение вокруг страдающего человека имеет большую или меньшую величину в зависимости от личности страдающего человека. Теперь ясно?
— Ох! — удивленно и с долей понимания вздохнул я. — Теперь ясно. Вы хотите сказать, что если муки обыкновенного человека могут привести к слабому возмущению эфира и соответственно слабому потемнению, то Муки Христа, обладателя Неподдающейся измерению Личности, вызовут в эфире страшное потрясение, способное невероятно ослабить вибрацию света, и в этом содержится подлинное объяснение Тьмы Распятия; и тот факт, что подобная чрезвычайная и явным образом немыслимая Тьма была зафиксирована, ни в коей мере не умаляет совершенного Христом Чуда? Но напротив является неизреченно чудесным, несомненным доказательством Его Божественной природы? Так ведь? Так? Скажите мне?
Баумофф только удовлетворенно покачивался в своем кресле, постукивая кулаком одной руки по ладони другой и удовлетворенно кивая в такт моему изложению его теории. Понимание было приятно ему… исследователь всегда алчет понимания.
— А теперь, — сказал он, — я намереваюсь показать вам кое-что.
Достав из жилетного кармана небольшую заткнутую пробкой пробирку, он высыпал ее содержимое (состоявшее из единственного серо-белого зернышка величиной примерно с две булавочные головки) на десертную тарелку. Аккуратно раздавив ее сделанной из слоновой кости рукояткой ножа, он капнул на порошок каплю воды и размял в серо-белую пасту. Достав затем свою золотую зубочистку, он поместил ее в пламя небольшой химической спиртовки, горевшей на столе после обеда для раскуривания трубок. Он продержал золотую металлическую полоску в огне, пока она не раскалилась добела.
— Теперь смотрите! — произнес он, прикасаясь концом зубочистки к маленькому пятнышку, оставшемуся на десертной тарелке. Сверкнуло фиолетовое пламя, и я вдруг обнаружил, что смотрю на Баумоффа сквозь облачко прозрачной мглы, быстро сделавшейся черной тьмой.
Сперва я подумал, что она является дополнительным результатом воздействия вспышки на сетчатку моего глаза. Однако прошла целая минута, а мы все еще пребывали в этой необычной тьме.
— Боже милостивый! Друг мой, что это такое? — спросил я наконец.
Голос Баумоффа, доносившийся до меня из недр тьмы, объяснил мне, что посредством химии ему удалось воспроизвести в несколько преувеличенном виде тот эффект, который создают колебания эфира, вызываемые волнами, производимыми в нем лицом, находящимся в нравственном кризисе или в муках. Волны или вибрации, рожденные в этом эксперименте, лишь отчасти воспроизводили тот эффект, который он хотел продемонстрировать мне — а именно временное прекращение вибраций света, породившее ту тьму, в которой мы теперь находились.
— Этот состав, — проговорил Баумофф, — при определенных условиях может стать страшным взрывчатым веществом.
Я слышал, что он попыхивает трубкой, однако вместо красного огонька в ее чашечке видел только неопределенное свечение, трепетавшее и исчезавшее самым неожиданным образом.
— Боже мой! — проговорил я, — когда же рассеется эта тьма?
И посмотрел на другую сторону комнаты, где большая керосиновая лампа превратилась всего лишь в слабое пятно света посреди общего мрака; слабый огонек странно подрагивал и мерцал, словно я видел его сквозь колоссальную толщу темной и взбаламученной воды.
— Все в порядке, — донесся до меня из темноты голос Баумоффа. — Тьма уже рассеивается; через пять минут возмущение успокоится, и свет лампы равномерно потечет во все стороны. Но пока мы ждем… скажите, разве это не колоссально, а?
— Да, — согласился я. — Удивительное зрелище, но какое-то, знаете ли, неземное.
— О, но я хочу показать вам вещь более тонкую, — проговорил он. — Реальный процесс. Подождите еще минуту. Тьма уже рассеивается. Смотрите! Теперь вы можете видеть лампу более четко. Кажется, что она погружена в кипящую воду, не так ли? И она становится все прозрачнее и спокойнее с каждым мгновением.
Все было, так как он говорил; мы молча рассматривали лампу до тех пор, пока не улеглись все признаки возмущения светоносной среды. Тогда Баумофф вновь повернулся ко мне лицом.
— Только что, — проговорил он, — вы видели весьма поверхностный эффект примитивного горения изобретенного мной состава. Теперь я намереваюсь продемонстрировать вам результаты его горения в топке человеческой, то есть в моем собственном теле; и тогда вы увидите одно из великих чудес смерти Христа воспроизведенным в миниатюрном масштабе.
Он подошел к каминной полке и вернулся от нее с небольшой стеклянной посудинкой-стаканчиком и другой закупоренной крошечной пробиркой, содержавшей серо-белое зернышко того же самого химического вещества. Откупорив пробирку, он вытряхнул зернышко вещества в химическую посудинку и стеклянной мешалкой раздавил ее, потом добавил, по одной, шестьдесят капель воды.
— А теперь, — проговорил он, поднося посудинку к губам, — дадим этому составу тридцать пять минут, чтобы он мог совершить свое действие, и тогда по мере развития процесса карбонизации вы обнаружите, что пульс мой ускорится, как и частота дыхания, и тогда сюда снова явится тьма — самым утонченным и странным образом, сопровождаемая некими физическими и психическими явлениями, обязанными своим существованием тому факту, что создающие их вибрации порождают и, так сказать, вибрации эмоциональные, которыми будет сопровождаться томление моего духа. Они будут усиливаться немыслимым образом, и вы, вероятно, получите возможность присутствовать при чрезвычайно интересном экспериментальном подтверждении выдвинутых мной теоретических соображений. Я сам опробовал эту идею на прошлой неделе (он показал мне перевязанный палец) и прочитаю в клубе лекцию о полученных результатах. Там к моей работе относятся с большим энтузиазмом; они пообещали мне содействовать в большом эксперименте, который я намереваюсь провести в следующую Великую Пятницу… то есть через семь недель.
Он прекратил курить, но продолжал негромко беседовать со мной все последующие тридцать пять минут. Упоминавшийся им клуб представлял собой сообщество избранных, соединившихся под председательством самого Баумоффа, и назывался следующим титулом, если я только правильно перевел его: Почитатели и Свидетели Христа. Если можно так выразиться, без малейшей доли непочтительности, в основе своей это были люди фанатично преданные превознесению Господа. Впоследствии вы согласитесь, наверное, что я избрал правильные слова, описывающие сущность основной массы членов этого необычайного клуба, в известном смысле характеризующегося проявлением религиозно-маниакальных излишеств, вызванных к временному бытию некоторыми из наиболее религиозно пылких представителей наших обретающихся за океаном кузенов.
