— Этого не может быть! — твердо и громко произнес Павлов, покосившись на Блохина. — Идите! Проверьте!
Заметив чутко наставленное ухо Болдина, тронул его за рукав. Первый зам живо повернулся и привстал, вглядываясь в освещенное сценой лицо командующего. Его опять поразил дикий азиатский прищур. Но вот лицо командующего прояснилось. Плиты скул раздвинулись в усмешке, напоминавшей больше мучительный звериный оскал.
— Чепуха какая-то! — произнес Павлов, понизив голос. — Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы.
— Так это и раньше сообщалось, — ответил Болдин успокаивающе. — Ведь пережили…
Согласно кивнув, командующий вновь коснулся его руки в знак благодарности и, приложив палец к губам, показал на сцену.
34
Молодая женщина в окружении мужчин держалась уверенно и просто. Хотя обстановка не располагала к доверительности, а тем более — к возвышенным мыслям и отношениям. Обшарпанные стены придорожной пивной были испещрены забористыми выражениями. За прилавком между пивными кружками бесцеремонно восседал полнощекий продавец. Из тех, кто умеет сказать вовремя веселое словцо, разбавить пиво и дать в долг. Так, по крайней мере, оценил его майор в запыленной гимнастерке, наблюдавший за сборищем со стороны.
Тут было все к месту, кроме удивительного явления — женщины. Завсегдатаи пивнушки сгрудились вокруг нее, едва не сдвинув столик. Каждый плел свою игру. Одежда парней и мужиков — грубые сапоги, рубахи навыпуск, замусоленные свитера как бы оттеняли легкий праздничный наряд женщины — белые ленты, голубое платье, туго схваченные грудь и бедра, которые она своим ясным смеющимся взглядом призывала не замечать.
Однако веселость, по наблюдениям майора, давалась ей нелегко. Спокойствие и непринужденность были скорее наигранными, чем истинными. И само имя — Надежда, произнесенное вслух, вряд ли было ее собственным. Пусть даже по документам она так и значилась. Майор даже подумал: не шпионка ли? Но потом отбросил подозрения. Вызывающе яркий наряд сразу привлекал внимание. Кто из шпионов стал бы так одеваться? Наряд случайной дамы не располагал к путешествию. А между тем она искала попутчиков аж до самого Белостока.
При свете одинокой лампочки, висевшей под низким потолком без абажура, дым от папирос выстилался по залу тяжелыми волнами, но словно не касался лица женщины, ее сияющей свежести, шелковистых вьющихся волос, нежного румянца на щеках.
А между тем Надежда, очутившаяся в пивнушке, была близка к панике. Солдат-водитель довез ее, куда смог. Теперь она осталась в незнакомом месте. День клонился к вечеру, но ни одна машина не проследовала в направлении Белостока.
В пивнушке Надежда спросила стакан чаю, чем вызвала смех за спиной. Но осталась намеренно, чтобы найти нужных людей. Ведь никто из мужчин не обходил стороной этот вертеп. Значит, рано или поздно сюда должен был заглянуть нужный человек.
Надежда взяла бутерброд и стакан какого-то кислого сока. Уселась скромно в уголке. Навязчивое мужское окружение, возникшее сразу, сильно тяготило ее. Нельзя было не замечать откровенных взглядов, как бы раздевающих или брошенных поверх головы, со значением, в сторону соседа или собутыльника. Она не могла вообразить, как поведет себя толпа, не могла придумать, как вырваться. Только присутствие пожилого майора в пыльной дорожной форме и бородатого поэта с молодым вытянутым лицом слегка успокаивало.
— Зачем ехать в такую даль? — выкрикнул кто-то.
— К мужу! — весело отозвалась она.
После этого гомон немного поутих. Некоторые мужики, наглядевшись на дамочку, отваливали от стола, шли на улицу или к пивной стойке. Подходили другие. Неизменными оставались только пожилой майор за соседним столиком, какой-то отпускник, бледный от выпитого вина, и бородатый поэт.
Отпускник никуда не ехал, но, чувствуя близость женщины, аромат духов, изображал из себя преуспевающего дипломата, которого хотят послать за рубеж.
— А не боитесь? — прищурившись, спросил внезапно майор. — Грянет война!
— Кто сказал? — отпускник с брезгливым видом поднял стакан с вином. — Для чего, вы думаете, наш нарком ездил в Берлин?
Присутствие женщины, одной на всю ораву, заряжало мужиков невидимой энергией. Каждый выжимал из себя, что мог. Дипломат — значительность, майор — подозрительность и суровость, поэт — чувства, разросшиеся от стихов. И хотя его не слушал никто, он читал непрерывно, вырывая непонятные строчки и мысли, словно колдун.
Хвастовство дипломата вызвало сперва озабоченность у мужиков, но быстро надоело. А тот, не замечая неприязненных взглядов, видел только голубой шелк перед глазами и продолжал говорить, как он идет от повышения к повышению, служба дается ему легко из-за доброго характера и множества языков, коими он овладел.
Молодые, видно, решили его проучить.
— А чего ты в пивнушке сидишь каждый день, если такой умный? — выкрикнул один из них. — Вино пить можно и без языков.
— А… у… матери, — последовал ответ. — Матерь навещал.
— А может, он шпик? — раздался голос из дальних рядов. — Накостылять бы ему щас!
— Кто шпик? — откинулся дипломат. — Если бы я был шпик, я бы тут пил?
Мужик у стойки тяжко вздохнул и поднял кружку:
— Это наш… Федька Поломошнов.
— Откуда? — вскинулся намекавший про шпика.
— Из Рождествена.
— А… — напор остыл. — У вас там вся деревня Поломошновы.
Наступило молчание.
— Хотите, я прочту стихотворение? — встрепенулся поэт.
— Сколько их у вас? — полюбопытствовала Надежда.
— Имеются. Но свои стихи я не читаю. А вот послушайте:
«Ну что ж! Все правильно! Теперь вы удивите…
Я, вспоминая жизнь свою, смотрю на небосвод.
И поколенью моему, мне чудится, в зените
Плывет, салютуя… весь необъятный звездный флот».
Отпускник-дипломат, не замечавший, казалось, ничего вокруг, встрепенулся и уставился на бородатого поэта.
— Что же такого особенного в вашем поколении?
Поэт легко отмахнулся.
— Это не мои стихи. Это отца. Ни одно из них не напечатано. А я считаю его истинным поэтом.
— А вы?
— Я, так сказать, подмастерье. Учусь!
— У вас разве есть другая профессия?
— Конечно! — воскликнул бородатый. — Я шорник.
— Что же вас заставляет сочинять стихи?
Каким восхитительным прищуром она наградила бородатого! «Нет, она не шпионка», — вновь подумал майор.
— Не могу не сочинять! — воскликнул бородатый. — Вот сяду чинить хомуты, гляну в окно. А там солнце! И сразу хочется писать про знамена и праздники. А вот еще! Это не я, это отец:
